Шубин гнал от себя мысль о том, что коробка на шее господина в цилиндре была пустой. Возможно, стоило побороться с грабителем или крикнуть городового. Но Иван Лукич категорически не хотел умирать, тем более — умирать болезненно, разлетаясь на мелкие кусочки. Поэтому выдал по требованию все деньги. И те, что успели собрать на новые корабли, и собственные фонды сберкассы. Самолично упаковал в гербовую бумагу, перевязал бечевкой для надёжности. А потом грабитель велел десять минут не двигаться с места и не шуметь. Кассир порывался звать на помощь, но директор останавливал: «Погоди, а ну-как сообщники „цилиндра“ за дверью ждут. С ножичками». Послушно терпели, поглядывая на часы. Выждали с запасом, одиннадцать, чтоб уж наверняка.
Подбежавший городовой доложил:
— Дворник видел, в Свиньинский переулок бандит свернул. Надо торопиться. Иначе дойдет до Хитровки и поминай, как звали!
Поспешили по следам хорошо одетого господина. Кучер, чинивший колесо экипажа, подтвердил:
— Агась. Был такой. Шел медленно, по сторонам не смотрел.
— А пакет в руках нес? — приплясывал от нетерпения финансист. — С гербовым орлом?
— Агась. Был такой. На вид увесистый.
— Куда направился?
— К церкви. Видите, впереди белые стены? Остановился, снял шляпу свою заморскую, перекрестился трижды. И дальше уж свернул в Подколокольный.
— Ей-ей, к Хитровке идет! Пропали денежки! И я пропал… Пропа-а-а-ал! — причитал Шубин.
— Не переживайте, догоним, — утешал Кашкин. — Давайте-ка поднажмем, Иван Лукич!
Городовой бежал, придерживая левой рукой саблю, а правой — фуражку. Следом, пыхтя и отплевываясь, катился пухлый директор сберкассы. Со стороны это выглядело презабавно. Встречные прохожие хихикали, но дорогу уступали, только у входа на Хитров рынок татарчата, играющие в ласи[1], кубарем покатились под ноги. Кашкин споткнулся, но сумел удержаться. Поймал одного из хулиганов за ухо.
— Ишь, шельмец! В кутузку захотел?
Чернявый мальчишка заголосил:
— Пусти, дядь! Больно! Чем я виноват-то?
Продолжая крутить ухо, городовой объяснил, обращаясь через голову постреленка к Шубину:
— Полюбуйтесь, Иван Лукич, какую каверзу эти бестии придумали. Роняют вот так прохожего. Тут же охают, ахают, помогают подняться. Отряхивают пыль с одежды. А заодно воруют деньги, часы, — все, до чего смогут дотянуться. Тем и промышляют.
Кашкин был, в сущности, неплохим полицейским, дело свое знал добре. Вот если бы еще поменьше ленился да не засыпал в карауле, давно бы выслужился в околоточные надзиратели. Он тут же учинил воришке допрос. Татарчонок сознался, что видел бородача в блестящей шляпе.
— Хотел в карман залезть, но ён зыркнул, аж сердце захолодело. Сверток? Да-да, ён на боку сверток нес. Локтём придерживал, никак нельзя было выхватить. Бежал я за ним до Трёх Святителей.
— Больших или Малых?
— Больших, дядь. Пусти ухо-то!
— Значит, говоришь, на Хитровку не завернул? — городовой насупил брови. — А не брешешь, часом?
— Чтоб мне хлеба не жрать! — мальчишка щелкнул ногтем по передним зубам. — Ён по переулку шел, а я следом. Проводил, почти до самого сада, но так момента и не улучил. Еле успел вертануться, а тут вы налетели.
— Ты мне разговорчики-то брось! Кто еще на кого налетел, — подзатыльник Кашкин отвесил крепкий, аж ладонь загудела. — Беги, и чтобы больше со своей ордой не бедокурил!
Шубин хотел дать мальцу монетку за точные сведения, сунул руку в левый карман, потом в правый, залез во внутренний, чуть не по локоть.
— Ограбили, — пролепетал он. — Как есть ограбили! Второй раз за день. Стой, гаденыш!
Но стайка карманников уже прыснула во все стороны, поди догадайся, кто улепетывает с кошельком.
1
Московская уличная игра, популярная в те годы. Правила простые: водящий крутится на одной ноге, остальные подбегают и пытаются сорвать с него шапку. Кто сорвал — тот и победил. Но если водящий осалит нападающего другой ногой, тот занимает его место.