Шум реки приближался. Речка неширокая, но достаточно глубокая, да и течение стремительное. Очень неудобное место для переправы, танки будут скользить по мокрой глине, пытаясь забраться на невысокий обрыв. Джунгли начали редеть, впереди показалась полоса кустарника с многочисленными просветами, а между ней и дорогой повсюду валялись поваленные деревья с обломанными ветвями, обожженные, от них несло едкой гарью. От канонады подрагивала земля. По левую сторону от головного танка вонючая болотная вода торопливо втягивалась в свежую воронку от разрыва мины. Да, здесь был бой, возможно даже не один, но природа быстро приходит в себя после всяких ударов. Дождь пройдет и все высохнет само собой. И налипшая грязь тоже исчезнет. Так что за джунгли не надо переживать: Через пару дней лишь поляна заваленная обожженным буреломом будет напоминать о бое, а через неделю всё покроется молодой порослью. А вот павшие солдаты не в строй не встанут. В бою полегли четыре легионера. Прапорщик Адриано Лючиано поднял было ППС для последнего салюта ушедшим товарищам, но, передумав, опустил. Оставался последний магазин - тридцать патронов, а впереди долгий путь по берегу реки и по болоту. -Салют! -хрипло потребовал старший сержант Рабинович. Лючиано, вновь вскинув автомат, дал короткую, скупую очередь в четыре патрона, по числу павших. Старший лейтенант Аршманн не приходил в сознание. Старшины Харальдсон и Денисов с трудом раздобыли четыре аптечки, спасшие центуриона от верной гибели, но состояние командира «рысей» было стабильно тяжёлым - кожа слезла, кровоточили язвы. Лючиано постоянно перевязывает ему ноги мокрыми бинтами как умеет. Их осталось восемьдесят шесть из ста. Двенадцать составляли экипажи четырёх Т-26. Танки едва плелись, их повреждения составляли более пятидесяти процентов, снарядов почти не было, пулеметных укладок оставалось меньше половины. Но танки берегли, словно зеницу ока, отнюдь не для боя: их «запрягли» в отобранные у туземцев повозки, чтобы уложить на сено тяжело раненых. Вспышки молний стремительно приближались, гром становился тяжёлым и трещащим. И вот опять послышался накатывающий монотонный гул тяжелых водяных струй. Джунгли скрылись за пеленой дождя, звонко забурлила вода в реке, а затем обрушился такой ливень, что «рыси» зашатались под его напором. Но проклятий дождю не послышалось, эка невидаль, он и не прекращается, так, делает передышки... Да они вообще почти не говорили друг с другом. Только на редких и недолгих привалах, когда одни падали в полусне-полубеспамятстве, другие бодрствовали рядом с автоматом на коленях и слушали товарищей, бормочущмх бессмыслицу. Говорить не могли, но лучше бы они не могли думать...