Я и вы сейчас правим народом и обязаны думать не только о себе, но и о всех, кто доверил нам власть. Наш лучший друг и помощник полковник Лунин ненавидит наступающих с востока солдат. Но защитить нас своими войсками он не может. Вооружить нас и повести в бой? Давайте смотреть правде в глаза: сражаться мы не умеем. Отбивать банды басмачей - одно, а противостоять танковым лавинам с востока - совершенно другое! Сочувствуя, наши друзья, супруги Лунины, предложили переселиться в безопасные места. Вот, коротко говоря, каковы обстоятельства. Учитывая их, сейчас нужно принять решение, прошу высказываться. А не начать ли с Буль-аги, который, по-моему опять заснул? Подайте, пожалуйста, кофе уважаемому Буль-аге. Толстячка в полосатом халате разбудили, сунули ему в короткопалую руку горячую чашку, тот обжегся, тихо визгнул, а султанша хмыкнула. Ульфила опять покосился на меня. А я сидел, в напряжении, потому что сейчас решалось очень многое. Шёл экзамен моего лидерского свойства «харизма». Смогу ли я решить судьбу целого государства неписей. Пусть небольшого и слабенького, но других-то пока нет... Пока... если сейчас уговорю их - будет. Большое и сильное. Союзное мне? Не будем лицемерить: не союзное, вассальное. Я смотрел на Эльмиру, но немедленно повернул к Ульфиле голову и понял о чём думает битый-перебитый пёс гражданских войн, борец против деспотии, знаток уличных боёв и отражатель басмаческих атак. Глаза у него были такие же, как у Аршманна. И отражался в них не прежний лейтенантик Лунин, который два года назад приводил в Тропикабад кучку лёгких танков с тонюсенькой бронёй. Другой - без прежней наивности, твердый, суровый, целенаправленный, деловой и сосредоточенный, будто целящийся самим собою в некую одному ему видную мишень. Очень, очень изменился «лунинградец», думал Ульфила. Хотя, может быть, это и хорошо. Ведь и правда - страшные времена накатывают: бойня, большая бойня надвигается... Как бы и этого размышления не подвигли на самоубийство, озабоченно хрюкнули Нефиг, Нафиг и Пофиг, надо же, какая у неписей в «Огне и стали» тонкая душевная организация.
-Объясните мне дураку, чегой-то недопонял, потому спрашиваю. - подал голос один из старост, судя по поношенной трофейной офицерской форме без знаков различия - не из крупного и не из зажиточного селения. -Откуда полковник Лунин знает про наступление? А может сказки это всё, а? Поверим, с насиженных мест сорвёмся, шайтан знает куда подадимся, а ничего и не будет! Не, не то, чтобы полковнику не доверял, но как-то вот уверенности хочется... -Разведка. -коротко ответил я. -Разведка целой дивизии. Мало? - Ну, если целой дивизии, тогда, может быть, взаправду оно всё... Придут, убьют, не пожалеют. Чего нас жалеть? Надоело... В общине пятьдесят семь человек осталось. Каждый день думаем: дожить бы до вечера спокойно, уже счастье. Большой переезд? Да всё равно нам, как большинство постановит, так и мы... В общем, решайте, как знаете. Встал староста Сидоровки. -Да вспомните, -рассудительно сказал он, -нас ведь никто никогда не жалел. Только подполковник Лунина! То, стало быть дома поможет отстроить, ремонтников пришлёт, то детишкам барахлишка отправит. Припомните: нас никто никогда не защищал! Только полковник Лунин со своими бойцами приходил на выручку. Да кто вообще прежнего кровососа-султана завалил? То-то! Вот и все друзья наши, какие хотят добра, двух пальцев хватило счесть. Дык, чего хочу сказать-то: с лунинской помощью мы тут неплохо жили, однако ежели уж он сам честно говорит, что дальше помогать не сможет - об чём тут думать? Съезжать надобно! Тем более полковник и в отъезде обещает пособить. Верно понимаю? Я кивнул: -Вот что, мужики, в мирные места я вас выведу, в обиду никому не дам, не беспокойтесь. Наши инженеры поставят каждой семье по избе. А вот насчёт прежней работы на земле обещать ничего не могу. Очень постараюсь добраться до хороших, плодородных краёв, получше этих песков. Но в любом случае, если захотите, устрою трактористов водителями, прочим дам места на ремонте техники и строительстве. Жалованье положу хорошее, жену-детишек любой прокормит. Пойдёт? Ответом было дружное согласное бормотание и кивки бородами. -Выдюжите переселение? -А то! Да только укажи - куда, отец родной, -истово выпучил глаза сидоровский староста, -мы, чтобы так, как надо, так это ведь - завсегда, не сумлевайся! Потому как ты ж нас сроду не обманывал и никакого вреда, окромя огромадной пользы от тебя не видывали! -Вот и порешили! -перешёл я на крестьянский язык, встал и начал обход тронного зала по периметру, протягивая каждому руку, кряхтя от крепких пожатий. Надя, составлявшая тут же список ребят для детских садов и школы, только улыбалась при этом зрелище. После чего все собрание потянулось на выход. Уходили постанывая, покряхтывая, отдуваясь, явно довольные тем, что все остается по-прежнему, что поможет, значит, полковник, не даст в обиду, и можно будет жить, как и раньше, благо впереди еще целая вечность - несколько лет. -Ты еще вот чего, товарищ начальник... -сидоровский староста замялся. -Болтают будто Лизаветину внучку удочерять собрался. -Отчего - «собрался»? -удивился я и посмотрел на Надю. Она, в свою очередь, встревоженно глянула на старосту. -Вроде бы уже удочерили. Что, обидели кого? Кто-то не согласен? -Не-не-не, -возразил староста, -насупротив, от всех особливый тебе и супруге твоей низкий поклон! О, помяни лису, а та в курятнике! Вот и она. В самом деле на пороге стояла Аня. Чудо, как хороша! Нет, не зря возился, подгоняя по её просьбе форму по размеру: хромовые сверкающие сапожки, чёрная юбка, ладно сидящая гимнастёрочка, ремень со сверкающей пряжкой и пилотка, по-танкистски лихо заломленная набок. -Папа... -она спохватилась, покосившись на старосту, -...то есть товарищ полковник, мама, в смысле - товарищ подполковник, я уже кофе напилась и поела, а вы к обеду не опаздывайте, там в полевой кухне поджарила вам картошку и разогрела котлеты. Ч-чёрт, глаза защипало... Да и Надя как-то подозрительно шмыгнула носом...