Василис остановился и бросил взгляд на разъяренную водную стихию. Как раз в этот момент из-за мыса показался корабль со сломанными мачтами. Лишенное управления, судно неслось к берегу прямо на грозно выступающие из воды утесы. Оно было уже так близко, что на палубе видны были люди, бессильно воздевавшие к небу руки. Они что-то кричали, но за шумом разбивавшихся волн, за свистом ветра трудно было что-либо разобрать. Лишь на мгновение в минуту относительного затишья Василису почудилось, что он различает слово «ялос». Потом еще и еще раз он услышал это слово и убедился, что не ошибся.
Василис бросился к берегу, всей душой стремясь помочь несчастным, но, когда очутился там, судна уже не было видно: оно пошло ко дну, разбившись, видимо, об одну из скал, обильно усеивавших прибрежные воды. Не ведая страха, он кинулся в волны, увидел голову тонущего человека и успел схватить его за одежду. Сильный, выносливый пловец, Василис в единоборстве с бушующим морем вышел победителем. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что спас юную прекрасную девушку.
Очнувшись от глубокого обморока, девушка рассказала, что ее зовут Еленой, что погибшее судно плыло из Греции и что кораблекрушение сделало ее сиротой: родители находились на корабле и утонули. Нежность и красота девушки, ее кротость и беззащитность пленили Василиса. Он глубоко полюбил ее, и вскоре состоялась свадьба.
Их семейное счастье ничем не омрачалось. Спустя год Елена родила сына, которого, по христианскому обычаю, надо было крестить. Как раз в то время, когда счастливые родители раздумывали над тем, кого пригласить в крестные отцы, явился Георгиос, грязный и оборванный, давно уже покинувший отчий дом в поисках легкой жизни.
Раскаиваясь в своем дурном поведении, Георгиос смиренно просил старшего брата принять его в дом, обещая быть хорошим членом семьи и примерным работником. Добрый Василис, забыв наставления покойного отца, простил брата и в знак примирения согласился, чтобы тот крестил племянника. Немалую роль в примирении братьев сыграла Елена.
Они стали жить вместе. Василис с утра до вечера хлопотал в саду, Елена воспитывала мальчика, Георгиос помогал им.
Однажды Василис вернулся домой в неурочное время. Среди полуденной тишины ему послышался в доме чей-то шепот и звук поцелуя. Недоумевая, он распахнул дверь спальни и увидел склонившихся друг к другу Елену и брата. Георгиос держал его жену в объятиях и что-то тихо говорил ей.
Ослепленный гневом и ревностью, кроткий Василис, не раздумывая, схватил топор и, ни о чем не спрашивая, не дав им опомниться, зарубил обоих. Затем удостоверившись, что они мертвы, он схватил на руки малолетнего сына и опрометью выбежал из дому…
С тех пор никто не видел его более в родных местах.
— И это все? — в голосе моем звучало некоторое разочарование, — или есть продолжение?
Василий Петрович покачал головой:
— Продолжения нет. Я мог оборвать рассказ в том месте, где Василис услышал крики «ялос!», этого было бы достаточно, но посчитал, что всякое повествование следует доводить до конца…
— Согласен с вами, но…
— Я привел эту легенду потому, что наши краеведы связывают некоторые обстоятельства с вопросом о происхождении названия Ялта, хотя они и не дают прямых указаний на этот счет. Считают, что гибель греческого судна и спасение девушки послужили поводом для создания впоследствии нового предания, объясняющего возникновение наименования Ялта от греческого слова «ялос» или «яло». Греки, наиболее вероятные основатели этого селения, называли его Ялита, и это название упоминается впервые в XII столетии у знаменитого арабского географа Итн-Эдриси, переиначенное им на арабский манер — Джалита. В русском переводе оно звучало у различных авторов по-разному: Джалита, Галита, Гиалита.
Название Ялита сохранилось во времена господства на побережье Крыма генуэзцев, не исчезло оно и в период татарского владычества и дошло до наших дней в несколько измененном виде — Ялта. Вот все, что мне известно, — закончил Василий Петрович, — а теперь я уступаю место брату.
— Ваш черед, — обратился я к Андрею Петровичу. — Опровергайте, вы, кажется, намерены это делать.
— Увы, — вздохнул тот, — брата я люблю, но истина мне дороже. Предупреждаю, что я не историк, не филолог, не языковед и не географ. Во всех этих науках я жалкий дилетант. И если я с недоверием отношусь ко всяким сказкам, и в данном случае к только что услышанной вами (кстати, я ее слышал не один раз), то лишь потому, что причисляю себя к разряду людей здравомыслящих, признающих только факты. А все эти россказни не больше, чем плод воображения.