— Это сколько же лесу порубить надо? — воскликнул пожилой бульдозерист и повернулся лицом к Николаю Звягину.
— Попробуем подсчитать хотя бы на сутки или еще лучше — на один час. На год — сто миллионов, на сутки — триста тысяч, на один час — больше десяти тысяч кубометров. Округлим для ровного счета. Возьмем десять тысяч. Кто может подсказать, сколько кубометров древесины берут с гектара?
— Федор знает, он лесоруб,— сказал чернобородый.
— Больше ста кубов не возьмешь,— ответил Федор Васильевич.
— Вот мы и подсчитали…
— Без всякой бухгалтерии,— вставил шофер Володя. Он был так доволен, как если бы это не Николай Звягин, которого он возит, а сам он был такой знающий и так умел рассказывать.
— …Да, без всякой бухгалтерии… сто кубов с гектара. Значит, чтобы получить столько энергии, сколько даст наша станция, надо каждый час сжигать сто гектаров леса.
— Смотри ты, куда вывернуло! — воскликнул пожилой бульдозерист.— Эдак всю землю оголить можно! — Помолчал и добавил убежденно: — Великое, ребята, для народа дело — наша станция!
— Вот видишь, дядя Миша,— тут же прицепился чернобородый,— а ты кряхтел утром: «Холодно , на реке, хиус тянет».— Последние слова он произнес жалобно и, наверно, похоже, потому что все бульдозеристы — и дядя Миша тоже — расхохотались.
За разговорами не заметили, как подъехала бортовая машина с поклажей в кузове.
— Где же народ? — спросила буфетчица, с трудом выбираясь из кабины грузовика. Обязательный белый халат у нее был надет поверх меховой жакетки, и она сейчас удивительно напоминала только что скатанную ребятишками снежную бабу.
— Или мы не люди? — отозвался кто-то.
— Кого кормить-то? — сердито бросила буфетчица.
— Или мы не заслужили?
— Да ну вас с шуточками! Из-за трех человек такую канитель развели. Носят вас черти по льду, и мне из-за вас коченеть на морозе.
— Гладкая, не замерзнешь,— сказал чернобородый и по-свойски хлопнул ее по плечу.— Ты, девка, не сердись! Один механизатор за сотню работает. Считай, кормишь триста человек.
Неля оглянулась и расцвела в улыбке.
— Не балуйте, Костя,— протянула жеманно,— так и быть, накормлю и напою. Помогите только разгрузиться и палатку поставить.
— Вот это деловой разговор. Вставай, братва! Уважим хозяйку!
Неля заняла место за прилавком, сооруженным из двух больших ящиков, и привычно защебетала:
— Есть пирожки, котлеты, колбаса, винегрет. Да поаккуратнее вы, не все сразу. Палатку свернете!
— Ребята,— сказал пожилой бульдозерист,— у кого при себе деньги есть?
— Есть,— с готовностью откликнулся Николай Звягин и осекся.— Товарищ буфетчица, у некоторых денег нет. Запишите на меня, завтра рассчитаюсь.
— Тоже мне банкир нашелся! — отмахнулась Неля.— Разве такие орлы обманут? Давай уходи, начальник, не. мешай людям закусить.
Чем он помешал, Николай понял,.услышав следующий диалог:
— …и стаканчик чайку,— сказал Федор Васильевич.— Есть чай?
— Есть,— неохотно ответила Неля,— целый бидон.— И уже совсем укоризненно добавила:—Такой мужчина — и чаю просит. Измельчал народ.
Набатов помнил каждое слово телеграммы, которая сейчас валялась скомканною на его столе. Он взял ее, расправил, машинально еще раз пробежал глазами и положил в ящик стола.
«Устье-Сибирское. Устьгэсстрой. Набатову. Немедленно вылетайте Москву. Ваш доклад слушается техсовете четвертого.
Зубрицкий»
Телеграмма пришла на следующий день после того, как первый бульдозер вышел на лед. Конечно, это не случайное совпадение. «Сигнализировали»,— сказал Швидко. Он прав. Служба наблюдения, оповещения и связи оказалась на высоте.
Редкостная оперативность, с какою руководство главка реагировало на первые же практические шаги Набатова, убедительно свидетельствовала о том, что в техсовете вопрос предрешен.
Набатова огорчила и раздосадовала не столько сама телеграмма, сколько подпись. Телеграмму подписал новый заместитель начальника главка Зубрицкий. Набатову приходилось встречаться с ним. Притом в обстоятельствах исключительных, когда истинная сущность человека раскрывается до конца.
Встречались они во время войны, на Северном фронте. Оба были в одинаковом звании инженер-подполковника, но по должности Набатов был непосредственным начальником Зубрицкого. В трудную минуту Зубрицкий проявил трусость, но сумел довольно ловко замаскировать истинную причину своего поведения. Формально обвинить его можно было лишь в излишне педантичной дисциплинированности. Набатов в глаза назвал его трусом, передал его дело на офицерский суд чести и перестал замечать Зубрицкого. До суда дело не дошло. Зубрицкий получил назначение на другой участок фронта.