— Конечно, правильно. А если и неправильно, то все равно каждый на его месте поступил бы так же.
— Каждый? И Калиновский тоже?
— Калиновскому никогда не быть на его месте.
— Да, конечно,— согласилась Наташа.— А почему так рассердился Кузьма Сергеевич?
— Рассердился — не то слово. Он был огорчен, взволнован. Нелегко остаться одному, когда все против тебя… Он привык, чтобы ему верили, а тут все были против. Калиновский не в счет. Его мнение в глазах Кузьмы Сергеевича мало весит. А вот Перевалов и Швидко… Кузьме Сергеевичу было очень тяжело.
— Но Перевалов же поддержал.
— Не поддержал, а согласился. У него не было другого выхода. Он знал, что Кузьма Сергеевич все равно сделает, как решил… Вы говорите: поддержал? Если бы поддержал, не согнал бы экскаваторщика с места, чтобы сесть самому. Значит, не верил или в крайнем случае не очень верил Набатову.
— А вы верили?
— Тоже не верил,— честно признался Николай. Несколько шагов они прошли молча, потом Наташа сказала:
— А все-таки Кузьма Сергеевич оказался прав.
— Я надеялся, что он окажется прав. Но у меня не хватило бы смелости поступить так, как поступил он.
— А поступить, как Перевалов? Сесть в кабину экскаватора?
— Думаю, что хватило бы. Это ведь много легче.
Они поднялись из распадка. Тропка влилась в широкую, гладко укатанную дорогу. Здесь можно было идти рядом.
Наташа сама взяла Николая под руку и сказала:
— Вы очень хороший человек, Николай Николаевич.
После этого Николай уже никак не мог заговорить с нею о том, о чем ему так хотелось говорить.Они вышли на главную улицу поселка. Сегодня здесь было пустынно.
Мороз давал себя знать.Сейчас поворот направо, и второй от угла ее дом. Сейчас она уйдет. Крепко, по-мужски тряхнет его руку, улыбнется с едва заметной лукавинкой и скажет: «До свидания, Коля!» Нет, не скажет она «Коля». Да если бы и сказала! Все равно ведь уйдет…
И Николай решил: как только свернут за угол, он скажет: «Наташа, я проводил вас, теперь проводите меня». И еще полчаса вместе.
Но он не успел ничего сказать.На крыльце общежития, прислонясь к поддерживающему навес столбику, стоял высокий парень в кожаной тужурке.
— Вадим!— прошептала Наташа с изумлением, которое Николаю показалось испугом.
Вадим тоже заметил их.
Заслонясь рукой от бьющего в глаза света уличного фонаря, он пристально всматривался в приближающуюся пару. Потом резким движением спрыгнул с крыльца, секунду-другую постоял неподвижно, как бы решаясь, в какую сторону пойти, резко повернулся лицом к Наташе и Николаю и не спеша, вразвалочку пошел им навстречу.
Когда их разделяло всего несколько шагов, Наташа подняла голову и встретилась с ним глазами. Вадим усмехнулся. Половина его лица была в тени, и оттого усмешка показалась Наташе уничтожающей, почти зловещей. Она, конечно, не поняла, что за усмешкой этой кроются стыд и боль.
Не спуская с Наташи пристального взгляда, Вадим посторонился, давая им дорогу.
— Добрый вечер, Вадим!—сказала Наташа. В ответ он подчеркнуто внятно процитировал:
— «И когда с другим по переулку ты пройдешь, болтая про любовь…»
Николай круто повернулся к Вадиму. Вадим неторопливо уходил, что-то насвистывая,
— Не надо, Николай Николаевич, не надо! — прошептала Наташа.— Он прав… И не надо вам меня провожать.
Она резко выдернула свою руку и убежала.
Ряж опустился на дно, но оба экскаватора, ни на минуту не замедлив ритма работы, продолжали загружать его камнем.
Иван Соломин, верткий молодцеватый парень лет двадцати пяти, поднялся в кабину экскаватора и сказал сидевшему за рычагами Перевалову:
— Семен Александрович, теперь, поди, мне можно поработать?
Сказал с не остывшей еще обидой. Перевалов то ли не слышал его, то ли сделал вид, что не слышит.
— Семен Александрович,— громче повторил Соломин,— разрешите приступить к работе.
Перевалов оглянулся.
— Будь человеком, Иван. Дай душу отвести. Когда еще доведется!
Соломин сдвинул на затылок потертый, заношенный танкистский шлем, показав русые с рыжинкои кудри, и засмеялся.
— Беда с такими начальниками! У рабочего человека хлеб отбивают.
— Не плачь. И на твою долю останется,— сказал Перевалов.
— Вы что же теперь, Семен Александрович, каждый ряж сами начинать будете?
— Не задирай старших. Нехорошо.
— А вот мне батя рассказывал,—не унимался Соломин,— на фронте был такой случай: один генерал попер сам в атаку. Разжаловали его за геройство.
— Не разжаловали — только выговор объявили,— уточнил Перевалов.—И не генерал,а маршал. И пример твой неудачный: я не генерал, а рядовой.