Так они стояли друг перед другом — рядовой русской гвардии и человек, один взгляд которого заставлял трепетать королей Европы. Леонтий глядел открыто и прямо на низкорослого Бонапарта, словно с некоторого возвышения. А тот, слегка приподняв голову, рассматривал его спокойное лицо, его могучую фигуру, его изодранную штыками шинель, запачканную своей и чужой кровью, его открытые, едва запекшиеся раны.
— Какой молодец! — воскликнул Наполеон.
Подобострастно согнувшись, офицер заметил Наполеону, что медик насчитал у русского гренадера восемнадцать ран.
— Ах, раны это аттестат для солдата! — сказал Наполеон. — Ты храбро сражался, ты герой! — обратился он вдруг к самому Коренному.
Переводчик быстро перевел эту фразу. Леонтий попрежнему молчал. Наполеон спросил имя и сколько лет в службе.
Коренной ответил.
Наполеон вынул золотую табакерку, раскрыл ее, но табаку в ней больше не осталось. Он оглянулся. Молодой франтоватый адъютант выпорхнул из толпы, счастливый возможностью оказать императору услугу, подлетел к нему, предлагая свой изящный коробок. Наполеон взял щепоть. Затем кивнул адъютанту в сторону Коренного, чтобы дать ему. Адъютант медлил.
— Не бойтесь, виконт, — сухо заметил Наполеон, — раны честного солдата стоят благородных предков.
Густо покраснев, адъютант протянул табакерку Коренному. Леонтий не торопясь захватил щепотку и с наслаждением потянул носом.
— Спросите, как ему нравится ваш табак, — приказал Наполеон, придя в хорошее настроение.
— Нюх тонкий, — ответил важно Коренной. — Но наш самосад покруче будет.
Наполеон рассмеялся, когда ему перевели это. Стал быстро задавать вопросы: женат ли Коренной, есть ли дети, откуда родом. Как бы невзначай, поинтересовался, не терпят ли войска союзников нужду в еде, большая ли убыль в полку с тех пор, как покинули Россию, как зовут командира корпуса…
— Не могу знать, — твердо, не задумываясь, ответил Коренной.
— Тайна! — вздернув плечами, усмехнулся Бонапарт.
Он сделал полуоборот в сторону раскинутой поблизости палатки, у входа в которую на-часах застыл величественным изваянием старый французский гренадер в большой медвежьей шапке с одноглавым орлом и красным султаном. Бонапарт переводил взгляд то на него, то на Коренного и, казалось, сравнивал их — представителей двух гвардий, слава которых не имела себе равной.
— Хочешь служить у меня? — спросил Наполеон.
Коренной ничего не ответил. Наполеон приказал переводчику повторить вопрос и прибавил с легкой горячностью:
— Я оставлю тебя в моей гвардии, тебе будут хорошо платить. Я умею ценить храбрость!
Коренной помолчал еще и, вдруг нахмурившись, сказал:
— Я русский, чужой вере не служу!
В свите воцарилось гробовое молчание. Все ждали, что сейчас разразится гнев императора. Глаза Наполеона стали вновь колкими, холодными. Но затем они неожиданно потеплели. Наполеон поднял свою пухлую белую руку и, схватив Коренного за ус, слегка потеребил его, как делал это всегда со своими гренадерами в минуту особого благоволения. Коренной, не понимая, что это означает, сердито мотнул головой и отпрянул назад. Его крепко схватили сзади. Наполеон не обратил внимания на это движение. Он подозвал офицера и сказал ему:
— Запишите его имя. Скажите, чтоб о нем позаботились, чтоб сделали перевязки.
А потом обратился к окружающим:
— С такими солдатами я бы победил весь мир!
Посмотрев еще раз на Коренного, император кивнул ему:
— Будь спокоен, тебя отпустят.
В этот момент громкий пушечный выстрел прокатился над равниной, гулко задрожал в чистом, прозрачном воздухе и растаял в отдалении. Все обернулись на этот звук. Наполеон, помрачнев, быстро отошел к столу. В свите заговорили, задвигались. Коренного отвели в сторону.
А вслед за первым орудийным ударом раздался второй, третий, четвертый, еще и еще, и все они слились в один сплошной громыхающий рев. Настал третий, решающий день Лейпцигского сражения — великой битвы народов.
* * *
Седьмого октября разыгрался заключительный акт гигантского сражения. Союзные войска после непродолжительной бомбардировки взяли Лейпциг штурмом. Главные силы Наполеона поспешно уходили на запад, за реку Эльстер, а в самом городе постепенно затухали последние вспышки сопротивления французов.