3 июня. Целое представление! 30 мая Карен опять попросила денег. Нельзя ли ей оставить себе те две принадлежащие мне шкуры, что у нее в работе, и получить за них деньги в лавке? Завтра день рождения ее сына и т. д. Она передаст мне две следующие шкуры, которые получит. Вчера Давид поймал двух тюленей — он добыл их, не пользуясь моими собаками, и, следовательно, эти тюлени принадлежат ему, но, как было договорено, Карен должна передать их мне. Сегодня, когда мы сидели за вторым завтраком, Амалия вошла в дом Карен и через несколько минут вышла оттуда со шкурой, отнесла ее домой. Посылаю Саламину за Карен. Карен приходит. Саламина помогает мне, и я объясняю Карен, что она сделала и как это нечестно.
— Давид, — говорю я, — хороший человек; Карен нехорошая. Она должна немедленно передать мне шкуру, или я с ними, с Карен и Давидом, больше не имею дела.
Защищаться ей нечем. Говорит, что отдаст мне следующие шкуры. Но я повторяю свой ультиматум, и Карен уходит взбешенная. Она отыскивает Давида в лавке или где-то около, ведет его домой. Они возбужденно разговаривают. Вскоре выходят от себя и приближаются к моему дому. Я киваю им головой, приглашаю зайти; затем, чтобы показать, что мое решение окончательно, закрываю окно. Они входят вместе, раскрасневшиеся. Давид смущен, Карен в бешенстве. Давиду объясняют, как было дело. Он ничего не знал о наших переговорах. Давид протягивает мне две шкуры, которые перед этим Карен бросила на пол. Он говорит, что должен мне две хорошие шкуры взамен тех, которые я дал ему в январе на штаны, но раньше июля он не сможет их добыть.
— Нет, — говорю я, — те шкуры я тебе подарил.
Он смотрит на меня смущенно, благодарно, говорит спасибо.
— Сигару, Давид? — предлагаю я и иду за ящиком.
Тем временем Карен вышла вон большими шагами. Давид взял сигару, поблагодарил и поспешно последовал за Карен. Они снова показались на горе; шли вместе вниз и о чем-то спорили. Карен начала бить Давида. Он продолжал быстро идти рядом с ней. Когда они подошли к своему дому, Карен разошлась вовсю, била его кулаками, царапалась. Входя в дом, Давид обернулся и бросил смущенный взгляд на мое окно. Дверь за ним закрылась. Ну и дом! Через минуту выскочила Карен. Она пнула несколько раз ногой щенков, лежавших у порога. Один пролетел по воздуху. Затем исчезла позади дома, как будто за кем-то гналась. Может, за щенками? Но вот Карен появилась из-за другого угла. Впереди убегают от нее мои собаки и упряжка Давида. Она швыряет в них камни. Она обезумела. Собаки бегут, Карен преследует их, камни летят градом. Карен опять вихрем врывается в дом, подхватывает одного из щенков, вернувшегося на свое место у двери, отшвыривает его на несколько ярдов. Из дому выбегают трое детей и направляются на берег. Карен снова выходит и заворачивает за дом. Потом вновь появляется, волоча за собой сани, подаренные мной Давиду. Выходит Давид и прекращает это безобразие. Она начинает бить его, а он стоит, обороняя сани и защищаясь от ударов. Мимо проходит жена помощника пастора. Страшно разгневанная, Карен подходит к ней, жалуется — что она терпит! Сара уходит. Так как Давид вошел в дом, Карен берется снова за сани и толкает их вверх, на гору. Давид опять идет спасать сани. Карен, увидев неподалеку одну из моих собак, делает к ней несколько шагов и в бессильной злобе швыряет в нее камень. Давид стоит теперь около саней и отчаянно дымит сигарой, а Карен осыпает его ругательствами и изредка — ударами.
Я должен идти работать. Путь мой проходит вблизи них. Давид стоит и смотрит на меня растерянным взглядом. Карен кидает в него куски дерна.
— Тебе это полезно, Давид, — кричу я и ободряюще ему ухмыляюсь.
Карен что-то кричит мне в ответ. Господи! Почему Давид не отколотит ее при всем народе?!
Час спустя я снова прохожу мимо их дома и ясно слышу звуки рыданий, перемежающихся со стонами. Может быть, Давид все-таки побил ее?
Есть здесь гренландец, по имени Мортон (Мортон из Нугатсиака, мы о нем уже упоминали), рослый, сильный, приятной внешности. Он немного говорит по-датски, знает несколько английских слов, танцует современные танцы, и вообще это человек довольно одаренный и привлекательный. То, что он по всей Северной Гренландии известен как исключительный, настоящий, ни к чему не годный бродяга и прохвост, не имеет никакого отношения к тому, что сейчас будет рассказано. Мортон несколько лет назад ездил в Данию и после очень короткого пребывания в столице, вернувшись к соотечественникам, показывал золотую медаль, которой, как он уверял, его наградил король. Мортон нуждался в деньгах и заложил эту медаль своему другу за пять добрых гренландских крон. Для друга эта сделка могла бы оказаться очень выгодной: Мортон, человек без определенных занятий, так и не выкупил свой залог, но беда в том, что медаль была обычной медной датской кроной, в которой Мортон просверлил дырочку, чтобы привязать ленту.
Мортон привез не только медную крону. Он видел в столице Дании замечательное зрелище — маленькую собачку с огромными глазами. Это всех страшно удивило: очень немногие гренландцы были за границей, и, естественно, их интересовали чудеса внешнего мира. Они жаждали знаний. И хотя случайно я видел слишком много китайских собачек, чтобы считать нужным рассказывать о них, но было еще много американских чудес, побольше и получше, которыми гренландское общество могло восхищаться целыми часами.
Сидя с гренландцами в долгие темные зимние вечера за пивом, я рассказывал о высоте самых больших зданий, о количестве людей, которые, по данным бюллетеня "Сабвей сан" (Солнце подземки), ежедневно перевозятся нью-йоркским метро, о скорости поездов и автомобилей, о самолетах, о Ниагарском водопаде, о встрече боксеров Танни — Демпси. Все это вещи для них понятные, и они быстро воспринимают их как должное, так как человеческий ум способен легко овладеть понятиями, выходящими за пределы личного опыта.
Но вот собачкой с большими глазами оказалась для гренландцев стоимость вещей. В Америке рабочим платят от двадцати до шестидесяти крон за семичасовой рабочий день, тогда как здесь, в Гренландии, рабочие получают только одну крону пятьдесят эре за десять часов! Америка! Вот где, казалось бы, стоило жить! Но, говорил я им, квартира (иглу) в Америке стоит от ста до пяти тысяч крон в месяц, и, хотя люди платят такие деньги всю жизнь, дом, в котором они живут, им не принадлежит. Я рассказывал им, что есть люди, имеющие доход в миллион крон в день, и есть люди, у которых нет ничего. Человек, рассказывал я, может держать у себя на работе сто тысяч рабочих; все они усердно трудятся, все хорошие рабочие и все зарабатывают деньги. Но вот в один прекрасный день заведующий складом богача, на которого трудятся все эти рабочие, приходит к хозяину и говорит: "Народ не покупает больше автомобилей, которые вы изготовляете. Склад полон ими, но ни у кого нет достаточно денег, чтобы покупать их". — "Что ж, — отвечает богач, — скажите семидесяти пяти тысячам человек, что мне их работа больше не нужна". Но у этих семидесяти пяти тысяч человек нет денег, а если и есть, то очень мало, потому что хотя они и зарабатывают деньги, но все, что они должны покупать, стоит слишком дорого. Они пытаются получить работу у кого-нибудь другого, но оказывается, что людей уволили отовсюду и нигде ни для кого нет работы. Тогда человек, у которого они покупают еду, говорит: "Я не могу дать вам еду, ведь вы не сможете заплатить за нее". А другой человек — владелец дома, в котором они живут, говорит: "Вы должны выехать из моего дома, если не заплатите". И они остаются без жилья и без еды. Они не могут никуда пойти и построить себе дом, потому что вся земля принадлежит другим людям. Они не могут и отправиться стрелять тюленей, оленей или каких-нибудь других животных, потому что диких животных нет.