— Эээ, осторожней, кто там, — просительно-предупредительно говорил Ивин и тыкал рукой вверх.
Я взглянул туда и оторопел. На рейке для тента, надо мной в белом балахоне, с белым мешком на голове, упруго балансировала, раскидывая в стороны рукава фигура.
Лунатик, подумал я и начал скуля, уговаривать его прекратить это. Но белая фигура прошла до самого края верхнего ходового мостика, остановилась. Мне показалось, готовилась прыгнуть вниз на палубу, но,видимо, пожалела меня, потому как развернулась, прошла над нами назад, спрыгнула вниз на шлюпочную палубу и, вильнув нахально задом, убежала за трубу.
— Что за чертово наваждение, — выругался я. — Кто это?
— Не знаю. Повар? Но у повара и халат, и колпаки грязные… Шутники наши, что ли?!
Я стал на руль, послав матроса на проверку.
— Ну что? — спросил у матроса. — «Луна в самый раз для таких» — прикидывал и тревожно оглядывался я вокруг.
— Ничего. Все спокойно. Все сидят в столовой и повар, в своем грязном халате, играет в шашки. Удивились, когда я зашел…
— Смотри, третий, что он делает, нахал, — показывал на корму Ивин. Я вздыбился!
К нашей корме почти впритык подошел следующий с нами на промысел китобоец «Свирепый» и его высокий бак с пушкой почти наехал на нашу корму. В серебристых лучах Луны белела его надстройка, а его топовые огни ярко освещали нас с матросом, нашу кормовую мачту, трубу и спасательные шлюпки, а бортовые огни его нехотя раскачивались на мелкой зыби и рассыпали свои зеленые и красные стекольные блестки. Мне показалось, что его плоский бак с зачехленной пушкой вот-вот врежется в нас. Вместо того, чтобы остудить пыл моего сокурсника Севы, вызвав его на УКВ, я бросился к тифону и дал пять коротких гудков. Это была моя первая самостоятельная ходовая вахта. Действие мое было может и не вполне разумное, но по моему разумению самое решительное. И шумное.
Через какие-то секунды, босой, в теплых кальсонах и сорочке, на мостик влетел старпом Мелякин, блестя белозубым ртом… Тут же появился капитан и еще кто-то. «Свирепый» со страху отстал. А на мостике стоял смех и хохот.
— Ну и проверочка тебе, третий, — смеялся старпом. Он и все на судне уже знали, как матрос Мельниченко нарядился привидением.
Я оправдывался, боясь насмешек.
— Все сделали правильно, — сказал капитан, — оглядываться почаще надо.
Я заметил — Сереев почему-то с опаской разглядывал меня.
Мой товарищ на «Свирепом» держался на дистанции, больше к нам не приближался, но как-то шутя сказал мне:
— Чудик ты, Ваня!
Удивительное дело, в мыслях и я называл всех их чудаками. Вот эти веселые и смелые ребята стали моими друзьями.
Работа штурманов на китобойце — это ювелирное письменное счисление, при охоте судно крутится юлой, меняет курс по прихоти кита, хотя и по команде гарпунера. Хочешь не хочешь, а научишься чувствовать направление земной оси, как свой хребет, и себя относительно сторон света, закружишься вместе с землей через пару лет даже в постели, на подушке. Как на глобусе, мысленно сможешь видеть место словно на карте, где находится судно, станет понятным умение птиц и китов ориентироваться в безбрежном пространстве, а рыб в глубинах океана…
Почти у всех китобоев детство было загублено или войной или теми несправедливостями с их родными, которые творила жизнь и власть. Но, видимо, потому об этом никто не говорил и обрывал молчанием вопросы на эту тему. В море все они были вольны, дружны и равны, чувствовали себя независимо. За четыре месяца я только обиняком, в мимолетных беседах, без пафоса и рисовки, как бы мимоходом, выслушивал их искренние мысли о прошлом, которое у каждого было очень тяжелым. Все мы верили друг другу, потому что все жили будущим. Все мы были из простого люда, потому мне было легко с ними.
— На китобойце всегда так. За семь месяцев почти всяк друг другу становится брат, — объяснял мне Ивин — Витя, Ваня, Коля, Касым, а фамилии, иногда после рейса и вспомнить не могу. Это старпому надо знать для ведомости, а я брата и по глазам узнаю…
8
Отец гарпунера погиб в угольной шахте в сорок втором году.
Вот что рассказал о своей последующей жизни Верныдуб:
— Через год бежал я из дому, из голодного поселка во Владивосток, в 13 лет решил помогать матери и братьям. Какой-то офицер привел меня на крейсер, командир принял юнгой, был я крепким и шустрым. Служил и воевал весело. Сумку сухарей и американских консерв возил матери регулярно.