Тогда я смогу умереть счастливым, зная, что наконец-то отомстил и спас ее.
«Она у них уже пятьдесят четыре часа».
Мой математически настроенный мозг гремел и хрипел — это уже не обтекаемая супермашина, а ржавый гребаный винтик.
«За пятьдесят четыре часа им придется расплачиваться кровью».
Подгоняя байк, я подал еще одну порцию бензина в ревущий двигатель. Мне не нужно было смотреть на спидометр, чтобы знать, что эта скорость убьет меня трижды, если я прогнусь от боли в голове.
Мое терпение оборвалось.
Моя ненависть переполнилась.
Все остальное, блять, не имело значения.
Только она.
«Я иду, Клео».
«Не смей оставлять меня... только не снова».
Глава пятая
Клео
Он все еще придурок.
На прошлой неделе он хотел со мной пообщаться. Теперь же не хочет иметь со мной ничего общего. Я все перепробовала. Испекла ему его любимое печенье с кусочками белого шоколада. Заплела волосы в косички, как он любил. Я даже набила свой бюстгальтер поролоном, чтобы он увидел, что в этом упрямом тринадцатилетнем теле с плоской грудью существует женщина. Но как бы он ни относился ко мне, он не мог скрыть правду. Он действительно заботился обо мне. Я знала, что он всегда придет за мной. Всегда защищает меня. Я знала это, потому что он был моим. Он был моим ангелом-хранителем.
— Клео, запись из дневника, тринадцать лет
За последние восемь лет не было ни единого момента, когда я просыпалась и жалела, что не могу забыть.
Каждое утро было трудно вспомнить.
Каждую ночь битва между необходимостью знать и необходимостью забыть.
Я пыталась заставить свой разум запоминать, но либо я была слишком упряма, либо слишком напугана, потому что у меня ничего не получалось. И… когда дни превратились из ада в рай, и Артур снова полюбил меня, я действительно не возражала, что часть моей жизни пропала.
Я вернула его. Больше, чем жизнь, и даже более совершенное, чем любое воспоминание.
Я была довольна этим.
Но жизнь в серебряном тумане амнезии, без прошлого и настоящего, сопряжена с собственными тяготами и испытаниями. Это означало, что я не могла найти себя, но это также дало необычную свободу. Свободу, потому что я не могла найти себя. У меня была свобода быть сильнее, храбрее — все потому, что я понятия не имела, кем была и чем рисковала, выбирая определенные пути.
Я бы солгала, если бы сказала, что мне не нравится эта снисходительная расслабленность… эта сила.
Это дало мне безмолвную силу преследовать Артура, даже когда он казался непреклонным. И это помогло мне найти правду, которую я упускала все эти годы.
Но теперь, прижатая к столу мужчинами, уставившимися на мою полуобнаженную фигуру, мне хотелось раствориться в пустоте, где мой разум так долго отдыхал.
Я хотела бы удалить все, что должно было произойти.
Я боролась с пальцами на запястьях, не в силах взглянуть на мужчин, удерживающих меня. Моя щека прижата к столу; мои пальцы ног болели, когда я вцепилась в кафельный пол, пытаясь удержаться от скольжения и становясь совершенно беспомощной.
Рубикс стоял позади меня. От тепла его бедер через футболку и шероховатости его пальцев у меня сильнее забилось сердце.
«Пожалуйста, не дай этому случиться».
Рубикс был многим, но насильником? Стал бы он так низко опускаться?
Однозначный ответ раздался в моей голове.
Да.
Особенно, если такая вещь причинит боль тому человеку, которого он ненавидит больше всего. Артур никогда бы не смог простить себе, если бы меня так ужасно оскорбили.
Это убьет его.
Мое сердце разбилось на крошечные осколки при мысли об уничтожении Артура таким образом. Я? Я могла выдержать это. Я могла исцелиться. Но он? Он никогда не смог бы снова взглянуть на меня, не испытывая такого ужасного чувства вины.
— Почему ты так ненавидишь своего сына? — прошептала я, опасаясь его ответа.
Рубикс усмехнулся.
— Ты так и не догадалась?
«Не догадалась?»
— Нет.
«Как я могла угадать что-то настолько неправильное?»
— Он должен был быть похожим на меня. Вместо этого он был похож на нее.
— Что? — мой лоб наморщился. — На нее… твою жену?
— Да, — прорычал он. — Такая чертовски мягкая. Она всегда была такой кроткой — пронизанной нерешительностью, а затем и болезнями. Артур должен был заставить меня гордиться, но все, что он сделал, это выставил меня посмешищем.
— Все потому, что он предпочитал использовать свой мозг, а не кулаки? Потому что он решил пойти в школу, а не курить крэк с остальными подонками?