Снова поморщившись, Лоренс проворчал:
— Не знаю, как с ревностью, но у меня-то по крайней мере есть чувства, чего не скажешь про маркиза Лонгхейвена. Он всегда был холодным. Я даже удивился, увидев всю эту кровь. Мне казалось, из него должна течь ледяная вода.
— Ты ошибаешься, — возразила Антония. — Уверяю тебя, он совсем не такой.
Уж она-то прекрасно знала: в Майкле не было ничего холодного, он весь был словно пламя, без намека на дым. Причем пламя это могло в любой момент спалить каждого, кто, проявив неосторожность, прикоснется к нему.
И конечно, Майкл всегда делал то, что следовало делать. Он был блестящим как ограненный алмаз, и граней у него было великое множество.
— Выходит, он отказался остаться на ночь? — спросил Лоренс, приподняв бровь.
— Откуда ты знаешь, что я предлагала?
— В ваших глазах, миледи, некоторое разочарование. Кроме того, я знаю, что вы наверняка это предлагали.
— Ты бесцеремонен, Лоренс, — заметила Антония, нахмурившись.
— А вы, миледи, очень заблуждаетесь, когда говорите о маркизе.
Антония пристально взглянула на дворецкого:
— Это не твое дело, ясно?
Она постаралась изобразить негодование, но у нее не очень-то получилось.
Лоренс же взглянул на нее с ухмылкой и спросил:
— Миледи, вы серьезно?
Она тут же кивнула:
— Абсолютно серьезно. И еще кое-что, Лоренс… Возможно, ты не заметил, но маркиз приехал сюда с ножевой раной в боку. Причем рана оказалась довольно болезненной. Следовательно, постельные игры никак не входили в его планы.
— Что касается раны, то от меня это обстоятельство не ускользнуло. Ведь именно я вытирал с пола следы крови до самой вашей спальни. А затем я дал ему чистую рубашку и подвез поближе к его роскошному дому, чтобы он мог проникнуть туда незаметно. Неужели вы все это уже забыли, миледи?
— Нет-нет, не беспокойся. Твое усердие всегда оценивается по достоинству, разве не так?
Лоренс, хотя и считался дворецким, выполнял в доме Антонии множество обязанностей. И если уж откровенно, то он был совершенно незаменим. Управлял ли Лоренс каретой, изображал ли слугу, подавая кларет ее гостям, или же выполнял любые другие задания — иногда довольно необычные, — он все делал добросовестно и при этом был чрезвычайно осмотрителен.
— Вам сказать, какое я хотел бы получить вознаграждение? — осведомился Лоренс, переступив порог спальни.
Он медленно прошелся по комнате, приблизившись к хозяйке, и каждым своим движением этот могучий мужчина напоминал подкрадывающегося к добыче хищника.
Перед тем как отвезти Лонгхейвена домой, он оделся, но теперь опять был в халате. Причем халат то и дело распахивался, открывая мускулистую грудь, а темные глаза хищно поблескивали.
Казалось, что в такой обстановке, на фоне шелковых драпировок и персидских ковров, этот человек был совершенно неуместен — слишком уж грубый, слишком мужественный, — однако Антония, едва взглянув на него, почувствовала, что ее сердце забилось быстрее. И так случалось почти всегда, когда в глазах Лоренса появлялся этот блеск, — в такие минуты ее неудержимо к нему влекло, и было очень трудно воспротивиться этому влечению.
Однако на этот раз она заявила:
— Уже поздно. Я устала…
— Вы можете поспать потом, — сказал Лоренс и тут же добавил: — После этого вы будете спать лучше.
Ей следовало бы прогнать его.
Но, как всегда, она этого не сделала.
— После этого вы гораздо лучше спите, — продолжил Лоренс с хрипотцой в голосе, свидетельствовавшей о том, что ему требовалось.
Да, после этого она действительно спала лучше, но, просыпаясь, обычно сожалела о произошедшем. А то обстоятельство, что она пользовалась услугами Лоренса для кратковременного наслаждения, всегда тревожило ее и мучило совесть, в существовании которой она, впрочем, очень сомневалась.
Но сейчас она снова попыталась воспротивиться:
— Это несправедливо по отношению к тебе, Лоренс.
Тут он вдруг обнял ее и крепко прижал к себе. И Антония тотчас же почувствовала жар его тела и ощутила силу, его желания. Лоренс же, подхватив ее на руки, прошептал ей прямо в ухо:
— Не беспокойся, я могу сам позаботиться обо всем. Позволь мне любить тебя, Антония.
Она и на сей раз сдалась, хотя прекрасно знала, что опять будет сожалеть об этом.
Может быть, и неудивительно, что она никакие могла заснуть, но все же это ужасно раздражало.
Поднявшись с постели, Джулианна Саттон подошла к окну и, отдернув штору, уставилась в темноту. Молодой месяц едва освещал крыши соседних домов и, казалось, превращал их окна в пустые глазницы.