— Папочка, а ты знаешь, сколько сейчас стоит нормальный абортик?
— Об этом мне надо было думать пятнадцать лет назад, дураку.
— Мамочка правильно говорит, — пропела Елочка, — ты стал очень грубый и какой-то невменяемый. Хорошо, папочка, я попрошу денежек у полковника. Вот бы ты его видел, какой деликатный мужчина. И в новой форме.
Чтобы успокоиться, он пошел к Татьяне и минут пять вглядывался в прекрасное спящее лицо. Потом начал рыскать по пустой квартире, где насчитал пять комнат, но спиртное обнаружил только на кухне. В холодильнике стояла початая бутылка водки, и на подоконнике изумрудно светились две бутылки «Адмиральского». Он сделал «ерша»: опрокинул полстакана водки и запил пивом. Пожевал хлебца с колбасой, выкурил сигарету, и на душе немного посветлело. Он подумал, что сорок шесть лет еще не такой печальный возраст, чтобы сильно горевать. Пусть не удалась жизнь, но разве у него одного? Зато напоследок ему повезло, и он полюбил валютную проститутку.
Он позвонил Селиверстовым, чтобы узнать, как состояние Демы Токарева. Трубку подняла Наденька.
— Ты куда пропал? — спросила она. — Мы тебя весь вечер искали. Нельзя же так! Пьяный валялся?
— Потом расскажу… Как Дема?
— Ты же заходил к нему вчера!
Вдовкин вдруг сообразил, что действительно, только ночь прошла, как он видел Дему, гостил у него в палате, но в его сознании что-то случилось со временем: оно утратило функцию биологического ориентира.
— Женя, ты сам-то здоров? Что с тобой?
Наденька пребывала в своем лучшем воплощении — верного, заботливого друга. Но когда-то, вчера или век назад, в ином измерении она извивалась в его жадных руках, раздавленная на влажной простыне, истекая половым соком… Это тоже было, было и прошло.
— Думаешь, белая горячка?
— Не шути так, дорогой!
— Саша дома?
— Он тебе зачем?
— Позови его, пожалуйста.
Саша тоже не посчитал нужным поздороваться, как и Елочка.
— Я тебе так скажу, старина, а ты запомни, — пробубнил он в трубку. — Так вести себя, как ты, может только скотина. Всему, видимо, есть предел, кроме твоего маразма. Это не оскорбление, это научный вывод.
— Санек, надо бы поговорить. Ты чего делаешь вечером?
— Если надеешься, что я, как бедный Дмитрий, поддамся на какую-нибудь твою авантюру, то зря. Не надейся.
— У тебя какой оклад?
— Сорок тысяч. А что? Не побираемся пока.
— Выходит, живешь на Надькином иждивении?
Селиверстов не ответил, хотя обвинение было для него не новым. Он привык к упрекам в нищете, но на этот раз чего-то заколдобился.
— Эй, Саня, не обижайся! Я ведь не в осуждение. У меня мыслишка одна есть.
— Одна? Раньше было вроде две, пока не начал чужие доходы подсчитывать.
— До вечера, Саня.
— Какой ты все-таки прохвост, Вдовкин. Позвонишь, испортишь настроение ни с того ни с сего, и опять чистенький, да?
— Хорошо, что у вас детей нет, — сказал Вдовкин, — а то бы они с голоду опухли.
Селиверстов повесил трубку, а Вдовкин, довольный, отправился на кухню. Пиво он допил, а водку не тронул. На всякий случай решил позвонить еще в контору, предупредить, что болен, но услышал протяжный Танин стон…