— Не ври, проклятый. Мало тебя били? Тебе хочется, чтобы вообще пристукнули? А как же я?
— Алеша даст наган и гранату.
— А если без шуток, Женечка? Не надоела тебе вся эта подлянка? Или мы так не заработаем? На двоих-то?
— Много ли заработаем? Ты погляди, что творится на панели. Все школьницы туда ринулись.
Таня надулась, и до больницы допилили молча.
Дема Токарев встретил их сумрачно. В палате, кроме больного старика, наряженного на сей раз в голубую домашнюю пижаму, присутствовала Демина невеста, дворянка Клара.
— Шевелиться больно, — сказал Дема, — а тут эта примчалась. Как будто ее звали.
И поза, ручки на коленях, и выражение смуглого, симпатичного личика были у Клары такие, словно она проходила пробу на роль Маши Севастопольской.
— Как же не звал, — возразила она елейным голоском. — Дедушка Ануфрий позвонил же от твоего имени.
— Я в припадке был, когда дал телефон.
— Ты всегда в припадке, — еще более сладким тоном утешила его Клара. — Скажите ему, пожалуйста, Евгений Петрович, чтобы он не придуривался.
— А он придуривается?
— Ну конечно. Я принесла ему щец, сама приготовила, а он не кушает.
— Сама готовила, сама и жри эту блевотину, — рубанул Дема.
— Я вообще-то не Ануфрий, — подал голос старик. — Наречен от рождения Антоном, а по батюшке действительно Ануфриевич.
— Какая разница? — удивилась Клара. — Скажите, Евгений Петрович, чтобы Димочка не капризничал. Если щи не совсем получились вкусные, то ведь все равно я старалась.
Старик авторитетно заметил:
— Щи, девочка, лучше всего сальцом заправить. Сало аромат дает.
— Как бы мне, Женюля, тет-а-тет с тобой потолковать с пяток минут? — Дема Токарев уже не походил на белый кусок мрамора, а как бы наполовину из него вылупился. Сейчас он напоминал пожилого цыпленка, высунувшего на волю пушистую удивленную головку. Вдовкин поглядел на Таню, и та его поняла.
— Пойдем-ка, Клара, покурим на лестнице, — позвала дворянку. — Мужские секреты, знаешь ли, лучше их не слышать.
Клара сказала, что она не курит, потому что это дурная, плебейская привычка, вредно отражающаяся на потомстве, но вышла вместе с Таней, одарив на прощание Дему таинственным взглядом. Дема красноречиво уставился на старика, но тот лишь успокоительно махнул рукой.
— Да вы обо мне не думайте, хлопцы. Я же глухой на оба уха. Из пушки стрельнут, не услышу.
Дема сказал:
— Надюха утром прибегала. Чего-то ты задумал, кореш. Давай выкладывай.
— Нечего выкладывать. Ты что, Саню не знаешь?
— Я и тебя знаю, — с тяжким вздохом погладил рукой спеленутую грудь. — Об одном прошу, дождись меня. Через недельку выпишусь. Дождись.
— Это не то, что ты думаешь.
— Душа болит, Женя. Как вспомню эти рожи! Не могу помереть, пока не поквитаюсь.
Вдовкин со странным чувством вглядывался в лицо друга, перекошенное непривычной, злой гримасой, будто и незнакомое.
— Прости меня, брат! Это ведь я тебя подставил.
— Нас жизнь подставила. Но дождись! Иначе сильно обижусь.
— Конечно, дождусь. Куда я без тебя.
Старик с хрустом разогнулся на кровати, сунул в рот «беломорину».
— Неладное затеваете, хлопцы. Одобрить не могу. Христос чему учил? Прости врага своего. Я вот всем простил. А обижали восемьдесят лет с гаком, и каждый день подряд. Пока в угол не загнали.
Вдовкин щелкнул перед ним зажигалкой.
— Ты же сказал, что глухой?
— Да он слышит, как мышь в подвале шуршит. Отбойный старикан. Пойдешь с нами ирода бить, Антон Ануфриевич?
— Это можно, почему нет? Святое дело врага укоротить. Я вот всех прощал, а что толку? Загнали в лазарет околевать, и хоть бы кто догадался передачку принесть. Хороший враг убитый. Не нами заведено.
Вдовкин понял старика. Разобрал пакеты, навалил ему на простынь яблок и мандаринов.
— А что это там у тебя вроде звякнуло, — поинтересовался Антон Ануфриевич. — Не беленький квасок?
— Вы разве употребляете?
— Он хоть политуру выжрет, кишки-то заспиртованные, — буркнул Дема, немного повеселевший. На угощение подтянулись и дамы.
— Евгений Петрович, мне бы тоже хотелось поговорить с вами наедине, — церемонно заявила Клара.
— Если Дема позволит?..
В переходе между этажами, под табличкой с перечеркнутой красной полосой сигаретой, они пристроились на подоконнике. Клара выудила из сумочки зеленую пачку ментоловых.
— Ты же говорила, влияет на потомство?
— Ой, это я чтобы ему было приятно. Вы не выдадите?
— Нет, конечно.
— Ой, ему так трудно стало угодить. Он и раньше был не очень хорошо воспитан, а теперь, вы же слышали, какие слова: жрешь, блевотина… Жуть!