Кроме Пятакова в машине на заднем сиденье расположился Стас Гамаюнов, накачанный придурок, и еще один темноволосый, которого Таня не знала, но, разумеется, такой же подонок, как и эти двое. Стас распахнул заднюю дверцу и поманил ее пальчиком:
— Ау, Танюша! Мы тебя заждались.
Машину они подогнали почти вплотную к подъезду. «Хотела же кроссовки одеть, дура несчастная!» — подумала Таня. Лучезарно улыбаясь, она поставила сумки на асфальт, помахала парням, дескать, лучше вы идите сюда, развернулась — и с места, как на стометровке, стрельнула вдоль дома. Бежала она хорошо, красиво, как убегают от смерти. Босоножки только мешали. Преследователь, тот, который был ей незнаком, догнал ее уже на спуске к автобусной остановке, где неподалеку был милицейский пост. Парень прыгнул на нее сзади, прижал к земле и для верности хряснул кулаком по затылку. Но не сильно, сознания она не потеряла. Потом он помог ей подняться, заломил руку за спину и повел обратно к машине. Народ с остановки с любопытством наблюдал за привычной московской сценкой. Навстречу им попался хмурый гражданин с авоськой, набитой пивными бутылками, и двое беззаботных подростков с повязанными косынками головами. Таня не пыталась вырываться, понимала, что это уже ни к чему. Свободной рукой достала платок, вытерла кровянку с лица. Подросткам ее конвоир весело бросил, как знакомцам:
— Бегает, курва, быстро, еле поймал!
В ответ подростки радостно закудахтали.
Ее сумки были уже погружены в багажник, через секунду она оказалась зажатой на заднем сиденье между Стасом и незнакомым весельчаком. Пятаков с места рванул, как любил, со второй передачи.
Влились в середину потока на Садовом кольце. Все молчали. Стас пускал дым ей в ухо. Таня помнила, как он улещивал ее год назад. Заманивал на крутые горки. Обещал какие-то особенные наслаждения, ведомые ему одному. Похвастался, что выписывает подпольный итальянский журнал «Секс для избранных».
— А шефа не боишься? — спросила у него Таня.
— Мы с тобой культурные люди, — сказал Стас. — Я к тебе давно приглядываюсь. А шеф, между нами, девочками, дубина деревенская. Неужто тебе с ним приятно?
— Приятно. У него сопли короче.
Пятаков тоже к ней подкатывался, но без зауми. Пригласил как-то отужинать в погребке «Одуванчик», а когда отказалась, обозвал «поганкой» — только и всего. Зла не затаил. Не был закомплексован, как Гамаюнов. Тот впоследствии, когда доводилось встречаться, поглядывал волком. Дескать, погоди, Танечка, придет час, припомню тебе «длинные сопли». Вот час, видно, и пришел.
Пятаков глянул в зеркальце, пробурчал недовольно:
— Петух, зачем рожу-то ей раскорябал? Не мог потерпеть до места?
— Да она сама навернулась. Такая резвушка, никогда не подумаешь.
— Куда же ее понесло?
— Черт ее знает! Наверное, к чайнику своему. Жаловаться на нас.
На съезде к Самотеке Пятаков нагло подрезал нос у вишневого «жигуленка» и пронесся на только что вспыхнувший красный свет. Гамаюнов его осудил:
— Не надо бы сейчас приключений, старичок.
— Времени мало, — отозвался Пятаков. — Чего-то вроде Серго заколдобился, отбой дает. А я гадом буду, если фраера не кину.
Стас нежно погладил ей бедро, норовя нырнуть поглубже.
— Слышишь, курочка? Георгий Иванович спешить изволят-с! Ты уж будь умницей.
— Ну и вонища, — сказала Таня. — Зубы совсем, что ли, не чистишь?
Стас оттянул ей кожу на бедре и резко перекрутил. Показалось, прожгло ногу от колена до пятки. Взвизгнув, локтем двинула его в бок.
— Не егози, падаль! — одернул ее тот, кого звали Петухом. — Наегозишься еще.
Привезли ее к Пятакову на квартиру, и от машины, окружив, повели в подъезд. Там бабушки сидели на скамейке, и перед ними Таня на всякий случай еще разок взбрыкнула. Упала на колени, завопила благим матом:
— Помогите, родненькие! Убивают!
Получила по губам от Пятакова, и волоком ее втащили в подъезд и дальше до лифта. В лифте Пятаков сказал: