— Правда, пока мы еще не близки, — со странным блеском глаз признался Токарев, — но вы же знаете, как это бывает.
Аристократка Клара во время болезни Токарева проявила себя заботливой, преданной, искусной сиделкой. Каждое утро привозила ему вкусную домашнюю еду, проводила в больнице все дни напролет, стоически терпела Демины капризы и своим самоотверженным поведением добилась того, что Токарев позволил ей выносить за собой утку. Мозги его от долгого лежания размягчились, и как-то он совершенно всерьез поведал Наде Селиверстовой, что вся его жизнь до встречи с Кларой была досадным недоразумением, и только в больнице он понял справедливость завета классика о том, что человек рождается для счастья, как птица для полета. По мнению Селиверстова, единственный, кто мог теперь соперничать с Демой в идиотизме, был Вдовкин.
На столе было богато: жареная курица с рисом, салаты, копченая колбаса, заливная рыба треска и как венец пиршества — румяный мясной пирог-разборник, испеченный Надиной матушкой. Пили по желанию хозяйки не водку, а крепкое грузинское вино «Арагви», но и бутылка «Абсолюта» терпеливо дожидалась своего часа в холодильнике. Впервые с Нового года сидели в такой уютной, мирной обстановке, а раньше, бывало, встречались почаще. Да чего теперь ворошить, что было, то прошло.
Предлагаю тост, — Надя Селиверстова сияла. — За Демино благополучное выздоровление и за тебя, Клара. Вы встретили друг друга, и это прекрасно. Может быть, ничего нет прекраснее встречи двух необходимых друг другу людей. С Демой тебе будет нелегко, у него строптивый характер, но человек он добрый, справишься. За вас, сладкая парочка! За тебя, Клара!
— Спасибо, — сказала Клара. — Мы еще, естественно, окончательно ничего не решили, но все равно — спасибо!
Все выпили вина, но Вдовкина пришлось подтолкнуть. Он часто теперь как бы выпадал из общего потока, задремывал с открытыми глазами.
— Женечка, все уже выпили, что же ты? — ласково поторопила Надя.
— За что пьем? — спохватился Вдовкин. — Если не секрет, конечно?
— За молодых, — терпеливо улыбнулась Надя, — за Дему и за его прелестную невесту.
Вдовкин радостно закивал и, давясь, будто от лекарства, втянул в себя алую ароматную жидкость. Надя заботливо пододвинула ему под локоть тарелку с курицей.
— Давайте теперь покушаем, пока не остыла.
— Есть-то я не хочу, — сказал Вдовкин. — Вроде сегодня обедал недавно.
Напыщенный, с недовольной миной, словно его привели за стол принудительно, Саша Селиверстов все же сорвался:
— Хватит кривляться, Вдовкин. в самом-то деле. Мало ли у кого какая беда. Если я расскажу свою жизнь, у тебя последние волосики от ужаса повыпадают. Но я же не кисну, ем и пью, и сплю по ночам нормально, уверяю тебя.
— Какая у меня беда? — удивился Вдовкин. — Если ты имеешь в виду, что батя умер, так это когда было. Или что-нибудь новое со мной приключилось?
Никто ему не ответил, и Надя Селиверстова тактично перевела разговор на другую тему. Поинтересовалась, где собираются жить молодожены.
— У ее стариков, — сказал Дема, — пятикомнатная хата на Щукинской. И две дачки, как два стадиона. Не бедно, да? Они, конечно, предлагали кое-какие варианты — единственная дочурка! Но я их поставил на место. Поместимся у меня. Диванчик прикупим — и заживем о-е-ей!
— Ты что же, девушка, спросил Селиверстов, — до свадьбы показала его родителям?
— Ну да, — сокрушенно кивнула Клара.
— Это роковая ошибка, она выйдет тебе боком. Надо было сначала расписаться. На неподготовленных людей Дема производит еще более тягостное впечатление, чем Вдовкин.
— Разумеется, — чинно подтвердила Клара, — папа с мамой были в шоке. Но я их успокоила. Во-первых, у нас еще ничего не решено, а потом…
Тут Дему Токарева скрутил диковинный приступ кашля, от которого он перегнулся пополам и мгновенно приобрел вид переспелого баклажана. Его било и крутило минут пять.
— Где-то ты немного простудился, — обеспокоился Вдовкин. — Тебе бы на ночь горячего молока с содой.
— Принесите водки, — прохрипел Токарев.
Пришлось Наде сходить на кухню. К водке потянулись все, кроме хозяина. Он и вино только пригубливал. Объяснил так: вы все надеретесь, разойдетесь, а мне еще работать. Не очень был, как всегда, приветлив, но его любили. Дема Токарев, перестав после водки кашлять, предложил за него тост.
— Наш Селиверстыч только внешне суров. Это про него сказал поэт: простим угрюмство, ведь не это сокрытый двигатель его, он весь дитя добра и света, любви и правды торжество. Вот так-то. За тебя, Саня! За твою также жену. Она лучше нас всех. Надюша, за тебя, родная!