На порожке дворницкой стоял дядя Коля, покуривал, опершись на лопату. Вдовкин подошел к нему поздороваться. От дворника тянуло ядреным перегаром бормотухи.
— Никак, уже поправился, дядя Коль?
— Вчера в молочную завезли молдавского. Теперь уж разобрали, не спеши.
— Почем?
— Не помню. Я ящик отоварил. Не хочешь бутылочку?
— Не пью, дядь Коль.
— Чего так? Сердешко?
— Охоты нет. Ты опять, что ли, закурил?
— Да не-е… Так, для видимости. Слыхал, чего с Михалычем стряслось?
— С каким Михалычем?
— Ну как же… из пятого подъезда. Инвалидный «Запорожец» у него.
— А-а, — вспомнил Вдовкин. — Приплюснутый такой. С орденом ходил.
— Именно, что с орденом…
Оказалось, с Михалычем произошла большая незадача. Вышел он ночью по привычке проверить, целы ли колеса у «Запорожца». К нему привязалась кучка пьяных молокососов. Разглядели орден на лацкане: «Дай, дядя, поносить! Дай, дядя, поносить! Нам тоже хочется. Мы же дети!» Было их человек шесть, мальчишки и девочки. Михалыч, конечно, заартачился. Его вырубили какой-то железякой по башке. Потом пиками исковыряли. Но орден не тронули. Просто резвились ребятки, накурились какой-то дряни. Кто-то из разбуженных жильцов вызвал милицию. Ребяток отловили. Но пока то да се, пока приехала «скорая», Михалыч уже помер.
— Что характерно, — сказал дядя Коля. — Перед смертью все переживал насчет колес. Все ему чудилось, колеса сперли. Когда убедился, что колеса на месте, сразу и преставился.
— Его можно понять. Все же легче помирать, когда имущество цело.
— Я и то говорю. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
Вернувшись из магазина, Вдовкин уселся у окошка с газетой. С увлечением прочитал в «Известиях» статью о приватизации. Башковитый журналист с добрым юмором описывал, как Лужков поссорился с Чубайсом. Не поделили они, естественно, московскую недвижимость. Каждый считал, что принадлежит она только ему одному, и у каждого были свои весомые резоны. В конце статьи журналист с горечью предупреждал, что если крупные демократы и дальше вот так будут цапаться из-за каждого куска, то вонючая фашистская оппозиция с присущим ей цинизмом обязательно использует семейную размолвку в своих гнусных политических играх. Не успел Вдовкин порадоваться прозорливости журналиста, как зазвонил телефон.
Звонивший представился Мишей Губиным, и когда Вдовкин сообразил, кто это, сердце у него екнуло.
— Да, Миша, слушаю.
— Не хотите прокатиться до Валентиновки, Евгений Петрович?
— Хочу, — сказал Вдовкин. — Вы их нашли?
— Они там на даче водку жрут.
— Что-нибудь взять с собой?
— Ничего не надо. Я от метро звоню. Подберете меня?
— Вы один, Миша?
— С вами будет двое. Не волнуйтесь, Евгений Петрович. Дельце плевое.
— Я не волнуюсь. Ждите. Через пять минут буду.
От Медвежьих озер и до самой Валентиновки так полило, точно небеса прохудились. Молнии скакали прямо по асфальту. Черные тучи надвинулись, как своды шахты. Похоже, природа решила наконец свести счеты с двуногими тараканами, опоганившими ее лоно. Вдовкин вел машину осторожно, на малой скорости, а многие водители пережидали обочь шоссе. Дворники не успевали сбрасывать воду.
— Такое же предзнаменование было князю Игорю, — усмехнулся Вдовкин.
— Ну мы-то с вами не князи. Или передумали?
— Нет, не передумал. Уговор дороже денег.
Он поставил Алеше условие: банк против убийц Плаховой. Алеша согласился. Но времени на розыск ушло больше, чем он предполагал.
— Извините, Евгений Петрович, — сказал Миша Губин. — Если хотите, не отвечайте. Вам доводилось убивать человека?
— Пока Бог миловал.
— А вот Пятакову доводилось. И не раз.
— Я понимаю, спасибо.
Больше они не разговаривали. Вдовкин, прорубаясь через гремящие потоки, размышлял, что из себя представляет Губин. С виду интеллигентный, приличный молодой человек, даже с налетом приятной, дорежимной архаики. Во всяком случае, никакой патологии. Ни торчащих клыков, ни садистских ухваток. Но по мнению Насти, а она никогда не ошибалась в людях, это был один из самых опасных и грозных боевиков в Москве. Может быть, самый опасный, номер один. Кто он такой? Что им руководит в жизни? Вдовкин думал об этом и одновременно удивлялся своему совершенно неуместному сейчас любопытству.