— Слушаешь, дяденька?
— Да, слушаю.
— Почему Плахову не выпустил? И зачем сторожей к дому нагнал? Хочешь кровушкой умыться? А что, дяденька, если мы Данилкины ушки тебе в конвертике подошлем? Ты как, не возражаешь?
— Не надо, — сказал Серго. — Вы же ничего толком не объяснили.
Тот, кто звонил, был еще веселее, чем час назад, и Серго с хрустом раздавил сигаретную пачку, как сломал бы хребет весельчаку, если бы имел возможность.
— Ах ты, непонятливый наш! — посочувствовал молодой забавник. — Да ты домой звякни, крольчихе своей, она тебе все объяснит, придурку.
В трубке раздалось глумливое хихиканье и затем — короткие гудки. Чуть онемевшими пальцами Серго набрал домашний номер. Наталья Павловна, услыша его голос, заревела сразу так, что ему показалось, она рядом, и слезы обожгли грудь.
— Что, что, говори?!
— Сережа, Сережа! Кто-то поджег дверь! Что происходит, Сережа?!
— Ничего не происходит. А что с дверью?
Мгновенно приведенная в чувство его обычным, строгим тоном, жена ответила:
— Догорает дверь-то… Дыра в ней.
— Где девочки?
— Они в спальне. Сережа, надо вызвать милицию?
— Идиотка! Я тебе дам милицию! Запрись с девочками, и сидите, как мышки. Через пятнадцать минут приеду.
— Быстрее, Сережа! Мне страшно!
Как хорошо, что, устраиваясь в новой квартире, он по какому-то наитию продублировал в спальне жесткую систему «блиндажных» запоров. Впрочем, если за дело возьмутся специалисты, это все, конечно, сопли. Мертво вцепился в него Крест!
Он ринулся к выходу, пнув попутно ногой разомлевшую Таню Плахову, но неудачно, палец себе расшиб. Все складывалось одно к одному, прохудился мешок с дерьмом и сыпалось ему на голову.
— Сиди на месте, сука, не шевелись! — проревел он, хотя Плахова после его удара вовсе и не сидела, лежала, уткнувшись носом в коврик. От двери его вернул звонок телефона, как слепень в висок. Все тот же ублюдочно-жизнерадостный голос услышал он в трубке.
— Не спеши, дяденька! Мы же не договорились.
— Прекратите наезд, — сказал Серго. — Я верну бабки. Когда, где?
— В двенадцать дня, — ублюдок перестал хихикать и заговорил по-деловому: — На Курском вокзале, у касс дальнего следования. Принесешь сам. К тебе подойдут. «Хвостов» не надо, понял?
— К двенадцати не успею. Давай в четыре.
Ублюдок опять заржал, Серго с досадой потер ухо.
— Одному хлопчику так приглянулся твой сосунок, готов свою долю уступить. Так, понимаешь ли, разгорячился, боюсь, до четырех не удержу.
Все прежние планы Сергея Петровича в этот скорбный миг рухнули в тартарары. Осталось одно пронзительное, как укус, желание — поскорее добраться до глотки засранца.
— Делайте что хотите, — сказал он. — Деньги будут в час.
— Погоди на трубке, дяденька.
Он ждал, наблюдая за Плаховой. Она зашевелилась на полу и села. Потом встала, изящным движением отряхнула короткую юбчонку. На него смотрела странно, словно не узнавая. Красивая, гибкая кобра. Он прикрыл онемевшую трубку ладонью.
— Как ты промахнулась, Плахова! Пришла бы ко мне, по-хорошему объяснила, я бы тебя понял. А теперь что? Такая молодая, и уже — труп.
Плахова чиркнула зажигалкой, прикурила, присела на стул.
— У тебя, Сережа, все-таки мозги набекрень. Все трупы подсчитываешь, а пора бы покаяться.
— Покаюсь, покаюсь над твоей могилкой. Она у тебя будет в канализационном люке. Я прослежу, чтобы не сразу сдохла.
Плахова улыбалась, словно он пригласил ее на ужин в «Метрополь». Это было невероятно. Она его не боялась. Его угрозы были для нее пустым звуком. Этому не было объяснений, кроме одного: что-то она знает такое, чего не знает он. Но что это может быть? Алешка-Крест хоть и бешеный, но не делает лишних движений. Он играет по тем же правилам, что и все они. Данюшку не тронут, и подожженная дверь останется всего лишь скучной подробностью в рядовом эпизоде вымогательства. Как только Крест получит бабки, если получит, эпизод будет исчерпан. Ни эта красивая кукла, ни ее одуревший петушок сами по себе Алешке на фиг не нужны. Его интересуют только деньги. Иначе и быть не могло в бизнесе, иначе, как говорится, никто не пошел бы с ним в разведку.
— На что надеешься, Таня? Кто тебя спасет?
Плахова забавно, дурашливо почесала кончик носа.
— Что с тобой говорить, ты же кретин. Убьешь меня? Ну убей. Господи, да разве это страшно? Страшно жить со зверьем, с вами со всеми… Милый Сергей Петрович, я впервые счастлива. Уже две недели счастлива. А ты пугаешь канализационным люком. Дурак ты — и больше никто.
Из автомата Вдовкин позвонил Алеше Михайлову. Так они условились с Татьяной. Если не объявится через два часа, он позвонит Михайлову. Она ничего не объяснила, он и сам понимал: вместе с двадцатью тысячами, будь они прокляты, на кон поставлены его и Танина головы. Вдовкин самокритично оценивал их дешевле баксов. Он не боялся помереть, не боялся и за Таню, помирать, так хором, но заранее презирал себя за то, что смерть будет позорной и смешной. Его распнут финягами безмозглые, полудикие урки, а с Таней перед этим, конечно, вдоволь натешатся. Вот цена его ослиному упрямству. Вот плата за бананы для мертвого папочки и за то, что до седых волос остался болваном.