— Телефон на тумбочке, — сказала она. — Он не переносной.
— На нет и суда нет, — улыбнулся Губин. Дальше произошло несусветное. На глазах изумленной женщины он соскочил с постели, точно был здоровее здорового. Его туловище туго обхватывали бинты с желтыми и розовыми пятнами — наряд висельника, — а ниже пояса он был гол. Клавдия Васильевна, вскрикнув, попыталась уложить больного обратно, кинулась к нему, но это ей только померещилось. Через секунду она обнаружила, что сама лежит в его постели и даже аккуратно прикрыта простынкой.
Миша Губин позвонил Елизару Суреновичу и терпеливо дождался, пока тот снимет трубку. Владыка, поднятый среди ночи, не ругался понапрасну и вообще никак не выказал своего неудовольствия. Напротив, порадовался за Губина, что тот уже на ногах.
— Я-то думал, хоронить придется, — благодушно пробасил он, — а ты вон каков сокол. Говори, чего приспичило?
— Извините за позднее беспокойство.
— Ничего, у стариков сон легкий.
— У меня просьбишка небольшая. Фраерка не трогайте, оставьте мне. Если он еще живой.
— Алешу?
— Вам виднее, как его зовут.
— Какой же он фраерок? — Шеф был явно настроен лирически. — Он нам с тобой, Миша, хороший урок преподал. Ты не все еще знаешь. Он ведь однофамильца твоего Гришу замочил. Как я любил Гришу, как сына! Вот уж истинно агнец был Божий. Нет, не пожалел и его. А ты говоришь — фраерок!
Агнец Божий Гриша Губин за свою недолгую снайперскую жизнь перестрелял, пожалуй, не менее двадцати голов крупняка, не считая мелочевки, но все-таки владыка был прав: сердцем Гриша был невинен и тих. У Миши Губина нервно дернулась щека, когда услышал неприятное известие.
— Просьбу повторяю, Елизар Суренович. Не губите без меня стервеца.
— Ты сколько там намерен валяться на казенном харче?
Миша Губин положил ладонь на грудь: сердце ворохнулось натужно.
— Думаю, с недельку.
Благовестов подбил бабки:
— Все, Миша! Я тебя понял. Больше пока по ночам не звони. Выздоравливай.
— А как же просьба?
— Обещать не могу, но подумаю… Учти и то, тебе он дырку в плече проделал, а мне все воскресенье испортил. Кому обиднее? Все, отбой…
Через десять дней Миша Губин пошел на волю. Врач был категорически против, и пришлось дать расписку, что всю ответственность за последствия необдуманного шага Губин берет на себя. Расписка была липовой, как все бумажки на свете, но врач, с которым Губин на всякий случай наладил дружеский контакт, бережно спрятал ее в зеленую папку с тесемками. Губин был еще слишком слаб, чтобы ехать на такси, и предпочел идти домой пешком. На дорогу затратил часа четыре, но это была первая нормальная тренировка на свежем воздухе. Москва показалась ему какой-то незнакомой, словно он отсутствовал целую вечность. Дома пьяно кренились набок, а девушки вместо того, чтобы улыбаться, завидя его, убыстряли шаги. Два раза пришлось делать остановки: он садился на скамейку и по получасу медитировал, но не слишком успешно. Лишь в конце второй медитации Ее величество Прекрасная дама соизволила ему показаться. Она натурально радовалась его немощи.
— Допрыгался, вояка, — съязвила она. — Ну и кому ты теперь нужен такой?
— Какой такой, какой? — возмутился он. — Притомился немного — это да. А так — руки-ноги на месте. Чего злишься?
Дама улыбнулась самой благословенной своей улыбкой.
— Перед кем хорохоришься, дурачок! У тебя дырявое легкое. Путь окончен.
— Нет, — сказал он. — Это очередное испытание. На моем пути нет поражений или побед. Я не принадлежу себе. Посвящение в дао требует самоотречения. Как и служение Христу. При чем тут дырявое легкое? Когда остановится сердце, я поднимусь по лунному лучу на высшую ступень. А ты будешь моим посохом.
Прекрасная дама состроила непристойную гримасу.
— Ненавижу, когда начинаешь умничать, — сказала она. — Пыжишься, корчишь из себя сверхчеловека, а на самом деле у тебя нет сил удовлетворить женщину. Любой мальчишка-ларечник сделает это лучше тебя.
— Ты все об этом, — вздохнул Губин. — А я совсем о другом.
Из дома Миша Губин позвонил Тине Звонаревой, девице из окружения Благовестова, по кличке «Пупырышек». С этим самым Пупырышком, созданием сколь очаровательным, столь и порочным, их связывали довольно близкие отношения: он многое прощал ей за бесшабашность нрава, а она неоднократно делала отчаянные попытки склонить его к греху. Пупырышек говаривала, что у нее еще не было таких мужиков, как Миша Губин, абсолютных истуканов, и полагала, что, соблазнив его, испытает неземные наслаждения, как при случке с крокодилом. Типа обрадовалась его звонку.