"Алешенька, ласковый мой, единственный, нет без тебя мне жизни, Алешенька, любовь моя!" - одними глазами кричала Ксения.
- Нет, теперь поздно, - ответила она и пошла.
Он шел рядом, говорил что-то, но Ксения ничего не слышала.
Она оставила ведра в сенях, а сама спряталась в сарае, сидела на сене, закрыв руками горящее лицо. Ксения не плакала, и хотелось ей, но слез не было.
Поздно вечером приехала сестра Евфросинья, приехала специально, чтобы поздравить Ксению с замужеством. Она не была на ее свадьбе, уезжала в Москву по своим делам. Видимо, Евфросинья была довольна поездкой, потому что радостно рассказывала, что Москва полна сатанинской вони от автомобилей, полна антихристов. А Ксеня слушала и видела, что врет Евфросинья, что нравится ей вонь сатанинская, что любит она толкаться в очередях и норовит обмануть всех. Глядя на Евфросинью, Ксения впервые подумала, почему господь избрал именно ее посредницей между ним и людьми. Разве чиста Евфросинья? Зачем она копит деньги, скупая и перепродавая всякие вещи? Ведь господь не велит думать о богатстве, ибо все это суета сует. "Врет, врет", - думала Ксения. И даже тогда, когда таинственным шепотом Евфросинья рассказала о божьем указании, явившемся какому-то святому брату Николаю из Барнаула, Ксения не могла отделаться от этой мысли: "Врет, врет".
Перепуганные, бледные, слушали Евфросинью Михаил, отец, мать, а Ксения смотрела на них, и странным казалось ей, что не замечают они лжи и в словах и в глазах пророчицы. А глаза-то у Евфросиньи водянистые, маленькие, с белыми ресницами, крысиные какие-то глаза.
- И сказал господь, что есть по ту сторону океана на земле американской высокий утес, а на том утесе стоит громадный ковчег. Скоро всколыхнется океан-море, поднимет ковчег господний, и поплывет он к нашим берегам. Нужно ждать там ковчег, у города Находка, он примет все покаявшиеся души и увезет в царство небесное для вечного блаженства. Господь сказал святому брату Николаю: "Самых преданных примет радостно другой народ, другое государство, и там вы отдохнете".
Евфросинья оглядела всех и, видимо, осталась довольна тем впечатлением, которое вызвал ее рассказ.
- Пока не собирайтесь, - сказала она. - Когда надо будет, брат Василий даст указание... Может, не скоро еще...
Спать уложили Евфросинью не на кровати, как обычно, а на топчане.
Михаил долго не засыпал, не спалось и Ксении, она слышала прерывистое его дыхание, вздохи.
- Ксень, - наконец сказал он, - поедем в Находку, а? Надоело мне тут... А, Ксень?
Она молчала. Тогда он сполз с кровати, прошлепал босыми ногами к ней в угол.
- Не могу я боле, слышь, что ли? - Он сел рядом с ней на пол. - Жена ты мне или кто?
- Уйди, - сказала она. - Не жена я тебе.
- Кто ж ты?
- Не знаю. Уйди, не ластись...
- Не уйду, - зло сказал он. - Хватит, надоело.
И откинул одеяло, заломил ей назад руки, но она была сильнее вырвалась, убежала за занавеску.
- Что же это делается, люди добрые! - закричал Михаил, разбудив всех. - Доколе терпеть можно?
Прибежал Афанасий Сергеевич; из дверей, держа в дрожащих руках лампу, выглядывала испуганная Прасковья Григорьевна; отталкивая ее, что-то говорила Евфросинья.
Михаил в одних кальсонах, наступая на завязки, толкался по комнате, кричал:
- Ведь отказывался я от нее, не хотел брать!.. Как же так, маменька, батюшка, образумьте вы ее, что ли? Жена должна с мужем спать. А она... не по-божески это... Что ж делать-то мне теперь? Без денег оставили. Брат Василий обещал...
- Замолчи, срамник, какие такие деньги? - сказала Евфросинья. Прикройся хоть! Учить тебя, что ли, как с бабой обходиться... Теленок!
- Так ведь она...
- "Так ведь она"! - передразнила Евфросинья. - Молчи, прикройся, говорю! Тьфу, срам! А Ксенька где?
Но Афанасий Сергеевич уже нашел Ксению за занавеской, куда она спряталась. Он вытащил ее на середину комнаты и молча, ожесточенно бил кулаками.
- Батя, не надо, грех ведь, батя! - кричала Ксения, закрывая руками голову, а он бил ее и бил.
- Ничего, - говорила Евфросинья, - это не грех, это для науки, без зла.
И тогда вскочила Ксения, бросилась к двери, сдернула с вешалки пальто и босиком, в легком платьице, в котором спала эти дни, выбежала на улицу.
Она долго бежала по темной дороге, слыша топот за собой, крики, и наконец остановилась, прижавшись к холодному, влажному стволу дерева. За ней уже никто не гнался. Она была одна на краю ночной деревни. Лаяли собаки, где-то зажегся и потух огонек. Ксения надела пальто и пошла, тяжело поднимая облепленные грязью ноги. Она не знала, куда шла, - не все ли равно, куда идти! Холода она не чувствовала, не слышала ветра, не видела дороги. Она шла лесом, потом полем, потом снова лесом... Над нею в холодном, темном небе мерцали звезды. Она прошла деревню, другую и шла все дальше, не отдыхая, не останавливаясь. Но вот упала и заплакала. Она плакала долго, сидя на мокрой земле, не чувствуя облегчения от своих слез. И снова поднялась, и снова пошла. Теперь она знала, куда идет, но, когда подошла к дому Алексея, ужаснулась: "Не простит мне этого господь".
- Ты сам, сам во всем виноват, - прошептала она, подняв глаза к далекому небу, - ты мог сделать все по-другому, а вот не сделал. Где же твое милосердие, господи? Злой ты, жестокий!
И хотя она испугалась страшных своих слов, но не стала на этот раз просить прощения.
Дом Алексея спал, спали черные деревья в саду, спал мотоцикл, и Алексей тоже спал, и мать его тоже спала.
Ксения пришла туда, куда шла, ей нужно было сделать еще шаг, один лишь шаг, но она не сделала его. Она не могла войти в этот дом и потому, что боялась еще бога, и потому, что стыдно ей было перед Алексеем, перед всеми людьми.
Плача, обжигаясь голыми ногами о мокрую траву, она свернула с дороги, неожиданно увидела внизу звезды и догадалась, что стоит на обрыве над озером. Озеро было темнее неба, темнее ночи, от него несло холодом, и седые звезды дрожали в нем, как в ознобе. "Батя, а мои слезки тоже здесь будут?" - услышала Ксения чей-то детский голос и поняла, что окончилась ее жизнь...
1960