О своих отношениях с Алексеем Григорьевичем я старалась не думать. Разница между барином и крестьянкой была так велика, что рассчитывать я могла только на позорное положение наложницы. Конечно, раньше мне бы даже в голову не пришла подобная мысль, но теперь, когда я начинала о чем-то думать, в голове начинали возникать совершенно новые слова и понятия.
Раньше я думала только о строгом Боге и грехе, теперь о своем положении в мире.
Я отчетливо понимала, что наши с ним отношения могут кончиться в любую минуту, но не хотела об этом даже задумываться. В нем я почти не сомневалась. Он был влюблен, относился ко мне совершенно искренне, но я не была уверена, что мы сможем преодолеть то, что нас с ним разделяет. Он пришел из другого мира, мира который стал мне теперь понятен, но между нами было целых два века истории. Я это поняла, когда он вдруг подумал, что я вполне могу быть его прапрабабкой, и тогда удержался от того чтобы стать моим любовником.
Была ли я в него влюблена? Скорее всего – да. Он оказался первым мужчиной, который увидел во мне женщину, восхищался мной и хотел меня. Он был влюблен, добр, честен и застенчив. Думаю этих качеств достаточно, что бы бедная девушка, раньше никогда не слышавшая от окружающих доброго слова, потеряла голову. Так сначала и случилось. Однако странный дар старухи перевернул мне душу и заставил смотреть на все другими глазами. Теперь я даже не знала, как правильно себя с ним вести. Он восхищался моей наивностью, чистотой, но после того как я побывала в головах у многих людей, я перестала быть той, в которую он влюбился.
Алексей Григорьевич был единственным человеком, не считая бабки Ульяны, кто знал о моих новых способностях, и я не могла предугадать, как он отнесется к девушке, которая сможет следить за каждой его мыслью. Кому захочется жить с человеком, который контролирует не только каждый твой шаг, но даже тайный помысел? Я поняла, что когда нам есть что терять, мы этого боится больше всего. Когда у меня не было никого и ничего, я ничего не боялась, разве что абстрактного греха. Теперь, когда у меня появилась любовь, я испугалась жизни.
Я так глубоко задумалась, что не услышала, как в комнату вошли Алеша с портным Котомкиным. Я встала и поклонилась. Портного я немного знала. Звали его Фролом Исаевичем. Он был местной знаменитостью, крепостным крестьянином на оброке, имевшим в городе собственный дом и портняжную мастерскую. Наши дворовые ему очень завидовали, говорили, что Котомкин богач и настоящий тысячник, что у него денег куры не клюют и он знаком чуть ли не с самим царем.
Алеша мне подмигнул и подумал о нас с ним такое, что я покраснела и осуждающе покачала головой. Зачем он привел портного, можно было догадаться и без моих новых способностей. Разговор у них шел о пошиве одежды. Алексей Григорьевич все это время ходил или в своем странном платье или в шлафроке покойного барина, который я сначала считала бабьим салопом. Теперь он собрался заказать современное платье и мучился, придумывая как общаться с портным, что бы тот не догадался, что он из другого времени. Пока они разговаривали, портной про себя ругался, что, задарма обшивая барского родича, и терпит большой убыток. Но больше всего он думал о своей больной дочери. Дочь его я никогда не видела, но в девичьей говорили, что она моя ровесница и большая гордячка и ломака.
Пока мужчины обсуждали одежду, я молча сидела на лавке. Наконец они кончили разговаривать, и портной ушел.
– Ну, что? – спросил меня Алеша, – не напугал я портного.
– Нет, – ответила я, – он думает, что ты просто немного блаженный. Ему сейчас не до тебя и не до работы, у него единственная дочь умирает.
Алексей Григорьевич задумался, потом спросил:
– А что он за человек?
Я начала вспоминать все, что подслушала из мыслей Фрола Исаевича и твердо сказала:
– Он хороший, нет у него в душе зла к людям.
– Тогда давай ему поможем? – предложил он.
– Почему не помочь, – согласилась я.
Алексей Григорьевич выглянул из комнаты и велел Тихону вернуть Котомкина. Пока за ним ходили, он опять начал выспрашивать, как я себя чувствую. Конечно, я знала, о чем он думает, но вида не показывала. Наконец он решился спросить:
– Алечка, поедешь со мной в город?
У меня замерло сердце. Мне так хотелось поехать с ним в дальнее путешествие, что на глаза почему-то наворачивались слезы.
– Поеду, коли возьмешь, – тихо ответила я.
– Куда же я без тебя, – сказал он, притянул к себе и крепко поцеловал в губы.
Я ему ответила, и он сразу же распустил руки, но тут в дверь постучали, он чертыхнулся и меня отпустил.
– Изволили звать, ваше благородие? – спросил, входя в комнату Котомкин.
– Что случилось с твоей дочерью? – прямо спросил Алеша.
Котомкина так удивил вопрос малознакомого человека, что он посмотрел на него, как на колдуна. Я поняла, что в людской ему уже успели наговорить на Алешу. Но в глубине души он обрадовался.
– Помирает дочка, – ответил с тяжелым вздохом Фрол Исаевич, – совсем плоха. Боюсь, когда вернусь, уже в живых не застану. Горе-то в том, что других детей нам с женой Бог не дал. Дуня у нас единственная.
– Что с ней? – спросил Алеша.
– Лихоманка замучила. Дуню немецкий лекарь лечит, уж который раз ей кровь пускает, ничего не помогает. Я и к знахарям ходил и молебен заказывал… Барин, может ты поможешь? Здесь говорят, ты мертвых воскрешаешь, как Спаситель воскресил Лазаря, – сказа Фрол Исаевич и, вдруг, заплакал. – Заставь за себя век Бога молить!