Алеша посмотрел на меня, и я ему согласно кивнула.
– Хорошо, только я не один лечить буду, мы вдвоем с Алевтиной к вам поедем, – показал он на меня. – Далеко отсюда до города?
– Да Троицка-то? – обрадовался Фрол Фомич. – Всего ничего, верст пятнадцать… В два часа доедем! А там вам с барышней сошью такие платья, пальчики оближите. Я на всю нашу округу самый наилучший портной!
То, что он назвал меня не девушкой, а барышней, мне так понравилось, что я тотчас сказала Алексею Григорьевичу:
– Давай собираться, нужно помочь хорошему человеку.
Он не стал мне противиться, подмигнул и тотчас согласился.
Собрались мы так быстро, что даже не успели проститься с барином Антоном Ивановичем. Его в тот час в доме не было, он пошел с нашими девушками в баню и Алексей Григорьевич не стал его беспокоить.
Сегодня был первый раз, когда я выезжала из деревни на лошади и, потому, очень волновалась. Мне очень хотела одеться в новое барское платье, но Алеша уговорил ехать в старом сарафане. Сказал, что к такому красивому платью нужны особые сапожки, прическа и чепчик. Носить его босиком, в лаптях и с простым платком, только людей смешить. Я решила, что он говорит правильно, и спорить не стала.
Фрол Исаевич между тем уже запряг лошадь. Мы втроем сели на широкое сидение его двуколки и поехали через всю деревню. До этого я ездила только за сеном на луга в простой телеге и теперь поняла, на сколько приятнее сидеть на высокой скамье, так, чтобы тебя все видели. Когда мы встречали наших деревенских, они все нам кланялись и оборачивались вслед.
До города мы доехали очень быстро. Я бы согласилась так путешествовать день и ночь. Когда появились первые городские избы, я с волнением смотрела по сторонам. Троицк оказался очень большим городом с длинной красивой улицей. На ней были даже каменные дома, похожие на господские усадьбы. Встречные люди были одеты не в посконное, а господское платье. Здесь нам уже никто не кланялся, а Флор Исаевич, когда встречал знакомых, снимал картуз. Скоро мы подъехали к двум огромным, стоящим друг против друга, Божьим храмам с богатой росписью и золочеными крестами. Я таких больших, красивых церквей еще не видела. Котомкин остановил лошадей, и мы с ним перекрестилась на обе церкви.
А вот Алеше город совсем не понравился, он почему-то видел совсем не то, что я и называл про себя Троицк «заштатной дырой». Как город может быть «дырой» я еще не понимала, но спросить из-за Котомкина не смогла.
После церкви лошадка побежала быстрее, почуяла близость дома.
– Почти доехали, как-то там моя Дуня! – сказал Фрол Исаевич.
Жили Котомкины совсем близко от обоих соборов. У них был почти барский двор с большими тесовыми воротами. Не успели мы в них въехать, как Фрол Исаевич, спросил парня, который нас встретил, как его Дуня. Тот пожал плечами, перекрестился и ответил, что у нее сейчас дохтур. Мы быстро слезли с двуколки и пошли прямо в дом. Навстречу вышла заплаканная хозяйка тетка Степанида.
– Как Дуня, жива? – спросил жену Фрол Исаевич.
– Плоха, – только и ответила она и начала вытирать глаза кончиком платка.
– Главное, что жива, – сказал Алеша, входя в просторные портновские сени.
– Это нового барина братец, первейший лекарь, – тихо сказал жене портной. – Мертвых с того света возвращает.
– Дай-то Бог! – прошептала тетка Степанида и заплакала.
– Ведите, скорее к больной, – попросил Алеша, и мы пошли за хозяевами вглубь дома.
В комнате у Дуни окошко закрывал темный платок, и было полутемно. Больная лежала возле окна на широких полатях, до глаз закрытая одеялом. Рядом с ней стоял высокий человек в узком черном платье. Он обернулся в нашу сторону и недовольно нахмурил брови. Алеша что-то ему сказал на незнакомом языке.
– Добри вечер, – сердито ответил ему черный, потом спросил Фому Исаевича, – Вас ист чужой меншен?
Такого чудного говора я еще никогда не слышала и удивленно посмотрела на высокого. Он был похож на обычного человека, но говорил почему-то не по-человечески. Я подумала Алешиными мыслями и поняла, что он иностранец, доктор и говорит на своем немецком языке.
Алеша ответил ему на его же тарабарском языке. Высокий издевательски засмеялся и начал быстро что-то говорить. Часть слов я понимала, но не могла взять в толк, о чем идет речь. Я подслушала, что Алексей Григорьевич очень рассердился на немецкого доктора, за то, что тот хочет выпустить из Дуни кровь. Он, больше не обращал на него внимания, решительно подошел к окну и сорвал с него темный платок. Потом строго приказал Котомкину принести воду помыть руки. Я в первую минуту удивилась, с чего это ему вдруг вздумалось здесь умываться, но вовремя вспомнила о гигиене.
Немецкий человек, которого Алеша про себя называл шарлатаном, вдруг, вытащил из кожаной торбочки ножик и подошел с ним к портновской дочке. Алексей Григорьевич рассвирепел, обозвал его по-русски придурком и оттолкнул от девушки. Потом он повернулся ко мне и мысленно попросил узнать, о чем думает Дуня. В это момент в комнату вернулся Фрол Исаевич с работником, тащившим большой горшок с водой и домотканый ручник.
– Поставь воду сюда, – сказал ему Алеша и указал на лавку возле дверей и начал умываться.
Все кто был в комнате, молча смотрели, как он полощет руки в воде. Потом он строго сказал, чтобы все вышли из комнаты. Фрол Исаевич, тетка Степанида и работник послушались, остались только мы с ним и немец. Тот стоял в углу и смотрел на нас с презрительной улыбкой. Алексей Григорьевич подошел к полатям и сбросил с Дуни одеяло. Портновская дочь лежала вытянувшись на спине. Из-под рубашки были видны ее голые бледные ноги.