– Помоги мне снять с девушки рубашку, – неожиданно сказал мне Алеша и начал задирать ей подол.
От неожиданности я растерялась. Такой бесстыдной просьбы я от него никак не ожидала. Дуня даже не открыла глаза, а он все выше поднимал ей подол. У меня зашлось сердце, и я невольно воскликнула:
– Срамно так поступать с честной девушкой, Алексей Григорьевич!
Он удивленно на меня посмотрел и спросил:
– Когда я тебя лечил, то осматривал?
– Так то меня, – ответила я, – а не чужую девушку! На меня и смотри, сколько хочешь!
Он особенным взглядом посмотрел на меня и начал думать о нас с ним такие бесстыдные вещи, что я едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
– Не нужно меня ревновать, – вслух попросил он.
Мне ничего не оставалось, как помочь ему снять с Дуни рубашку. Груди у нее были хуже, чем у меня и, вообще, голой она мне совсем не понравилась. Алексей Григорьевич поговорил о чем-то с немцем, но тот только фыркал и ничего ему не отвечал. Тогда он силком посадил Дуню в постели и зачем-то начал прижиматься ухом к ее спине. Я сначала не поняла, что он делает, но потом узнала через его мысли, что он так проверяет, что у нее внутри.
Когда кончилось это безобразие, и мы уложили девушку на место под одеяло, Алеша спросил у меня, что я у нее узнала. Я на минуту задумалась. Ни о чем таком Дуня не думала, она как бы спала, но в мыслях видела какого-то парня. Он был кудрявый, и звали его Семеном. Тогда я догадалась, в чем дело и сказала, что она, скорее всего, влюблена.
– Ты это что делаешь, идиот! – вдруг громко закричал Алеша.
Я сначала подумала, что это он за что-то рассердился на меня, но он бросился к немцу и оттолкнул его от полатей.
– Я должен исполнить свой долг! – сказал немец по-нашему, поднимая руку с ножом над девушкой.
Я испугалась, что он сейчас зарежет Дуню, но Алеша успел его оттолкнуть и приказал уйти. Немец уйти не захотел. Тогда он схватил его за плечо и силком вытолкал из комнаты.
– Чего это он? – спросила я. – Никак душегуб?
– Нет, он так людей лечит, – спокойно объяснил Алеша, – выпускает, как он думает, лишнюю, больную кровь. Никогда не позволяй с собой такого делать, – строго добавил он. – Это неправильное лечение.
– Ну, что, ваше благородие? – спросил, заглядывая в комнату, Фрол Исаевич.
– Пока ничего не знаю, – ответил Алеша, – но немца больше сюда не пускай, если не хочешь проститься с дочерью! А кто такой Семен?
– Семен? – удивлено переспросил Котомкин. – Какой еще Семен?
– Ну, такой красивый, кудрявый.
Фрол Исаевич удивленно на нас смотрел, не умея взять в толк, о ком он спрашивает.
– Есть у вас тут хоть какой-нибудь Семен? – повторил вопрос Алеша.
– Есть подмастерье с таким именем, – ответил портной, – только откуда ты его знаешь?
– От блюда, – почему-то сказал Алеша.
Что такое блюдо я знала, но почему он сказал, что узнал о Семене от блюда, а не от меня, не поняла, но спросить не решилась.
– Красивый, говоришь? – переспросил Фрол Исаевич.
От внезапного гнева его лицо стало красным, и он сильно ударил кулаком о ладонь.
– Так вот оказывается в чем дело! Ну, я его стервеца!…
– Фрол Исаевич, – укоризненно сказал Алеша, – вы же умный человек. Девушка влюбилась, признаться вам боится, вот и впала в смертельную тоску. А вы еще натравили на нее ненормального немца, он из нее чуть всю кровь не выпустил.
– Семен пустой человек, – ответил портной, – на прошлой неделе напился пьяным, начал буянить, вот я и велел его гнать в шею. Да видно, барин, твоя правда, сейчас понял, как я его прогнал, Дуня-то и занедужила. Только сам посуди, зачем мне такой зять?!
– Вам не о нем нужно думать, а как дочь спасти. Приблизьте его, приласкайте, пусть он себя покажет. Если окажется пьяницей и пустым человеком, пусть она сама это увидит.
Портной хмурился и возражал Алеше, но я уже знала, что он про себя согласиться уступить дочери. После него я начала слушать, что думает Дуня. Как только речь зашла о Семене, она тотчас очнулась и начала подслушивать разговор, притворялась, что лежит без памяти. Мне стало ее жалко, но потом еще жальче стало себя. Обо мне так никто никогда не убивался. Даже когда я умирала, за меня переживал только один Алеша. Я с благодарностью посмотрела на него и вдруг поняла, что он мой самый близкий человек, и я не побоюсь никакого греха и дам ему все, что он только от меня захочет.
Потом мне весь вечер пришлось хлопотать с больной Дуней. Сначала мы с теткой Степанидой кормили ее куриным взваром, который Алеша называл бульоном. Потом мыли в корыте, и укладывали спать. А когда пришло время ложиться нам, мне не спрашивая, постелили на женской половине в комнате хозяйки тетки Степаниды. Алеша по этому поводу очень расстроился, а я сделала вид, что очень рада ночевать со старой знакомой.
Степаниду Котомкину я немного знала. Ее родители жили рядом с нами, и она иногда по церковным праздникам их навещала. Женщиной тетка Степанида была хорошей, доброй, не кичилась богатством и всегда, когда приезжала к своим, одаривала гостинцами и нас, соседских ребятишек.
Теперь, когда ее дочка ожила, она не могла нарадоваться ни на нее, ни на чудодейственного лекаря. Когда мы легли, я очень хотела спать, но она помешала, заговорила о своих деревенских родичах и знакомцах.