Пока я думала, о тяжелой судьбе состоятельных людей, дочь бригадира пришла в себя, села на полу и удивленно осмотрелась.
В голове у нее была такая каша, состоящая из незаконченных коротких мыслей, что я ничего не могла понять.
– Как я сюда попала? – спросила она меня. – Вы, сударыня, кто? Позвольте рекомендоваться, я благородная девица…
Я не знала, что ей ответить. Было, похоже, что дочь бригадира от пережитого страха тронулась умом.
– А почему я сижу на полу? – так и не назвавшись, подозрительно, спросила она. – По какому праву вы надо мной заноситесь?
То, что она не прикидывается, а действительно ничего не помнит и не понимает, я знала совершенно точно. Потому, не вступая в разговор, подала девице руку, помогла встать на ноги и ласково сказала:
– Вам лучше пойти к себе и отдохнуть.
– Вы так думаете? – переспросила она, потом прищурилась и погрозила мне пальцем. – Я чувствую, вы хотите меня обидеть!
Лицо ее стало неузнаваемым. Щека дергалась, и изо рта потекла слюна. Она смотрела сквозь меня и верхняя губа поднимаясь, обнажала мелкие, острые зубы.
– Напротив, я всецело на вашей стороне, – стараясь не показывать, как напугана, отвечала я, пряча пистолет за спину и незаметно, подталкивая ее к выходу.
– Вы меня не обманываете? – рассеяно, спросила благородная девица, оказавшись в коридоре.
– Нет, не обманываю, – ответила я, захлопнула дверь и привалилась к ней всем телом. В коридоре сначала было тихо, потом послышалось протяжное пение, больше напоминавшее вой. Все это было так необычно и страшно, что теперь не только у отравительницы, но и у меня от ужаса дрожали ноги. В гостиной я подошла к красному углу и опустилась на колени перед ликом Спасителя:
– Господи, за что мне такие напасти? Чем я провинилась? Прости мне грехи мои! Отче наш, иже еси на небесех, – с трепетом, произносила я главную христианскую молитву, принятую церковью из уст Самого Господа Иисуса Христа, – Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
После молитвы мне сразу стало легче. Теперь я решила больше никогда не грешить и праведной жизнью искупить все свои недостойные поступки. Начала их вспоминать, чтобы за одно, покаяться во всех прегрешениях, но ничего преступного, кроме слабости плоти, да и то с венчанным мужем, припомнить не смогла. Это меня немного утешило. Оказывается, я была не такой уж закоренелой грешницей.
Помолившись за себя, я попросила у Бога защитить от опасностей Алешу. Мне было понятно, что он ввязался во что-то очень опасное, но делает это не ради собственной корысти и блажи, а для воцарения справедливости.
Внутренне очищенная и просветленная я встала с колен. Жизнь больше не казалась мне страшной и безысходной. В конце концов, если не сидеть, сложа руки, можно победить почти любое зло. Для этого против него нужно бороться. Мы же привыкли жаловаться на несправедливость, сетовать на судьбу, проливать слезы и при этом ничего не делать.
В том, что отравить меня приказал Трегубов, я не сомневалась, но доказать это как и покарать преступника, пока не могла. К тому же, скандал мне был не нужен по многим причинам. Василий Иванович после вчерашнего обеда объявил себя больным и никуда из своих покоев не выходил. Вызнавать его коварные замыслы было можно, но на расстояние мысли Трегубова я слышала плохо, для этого мне пришлось бы гулять у него прямо под окнами. Это обязательно вызвало бы ненужные разговоры и все равно не давало гарантии безопасности.
Первым делом, я вылила в помойное ведро ядовитое питье, чтобы кто-нибудь им случайно не отравился, и решила пойти за советом и сочувствием к Костюкову. Надев свое самое затрапезное платье, я вышла из наших покоев.
Обстановка в имении была не самая хорошая. Слуги бродили по дому и двору как сонные мухи, многие были откровенно пьяны, гости разъехались, приживалы сидели по своим комнатам.
– Барыня, слышали, бригадирская дочь умом тронулась? Совсем рехнулась, бегает по усадьбе и песни поет! – остановил меня во дворе знакомый лакей. Он был в приличном подпитии, и искал себе собеседника.
– С чего бы это? – делано, удивилась я.
– С того, у нас тут нечистый завелся, – таинственно, сказал он, – проклятое место! А я против него заветное слово знаю, хочешь, скажу?
– Хочу, – ответила я.
– А что за это дашь?
– А что тебе нужно?
– Известно что, – грустно сказал он. – Душа у меня горит!
– А не много тебе будет, ты вон и так еле на ногах стоишь.
– Много? – удивился он. – Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.
– Сначала слово скажи.
– Какое еще слово? – не понял он.
– Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.
– Какого еще нечистого? – он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. – А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?
Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.
В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:
– Илья Ефимович, это я Алевтина!