Действительно, Маура не могла представить Мэри Клемент в ином образе. И уж тем более очаровательной женщиной, разбивающей мужские сердца.
Они поднялись на лестничную площадку верхнего этажа, и перед ними открылся длинный коридор. Здесь было совсем не холодно и оттого уютно. Низкие темные потолки удерживали тепло. Опорные балки были старыми, явно прошлого века. Аббатиса подошла ко второй двери и, взявшись за ручку, остановилась в нерешительности. Наконец она повернула ее, дверь распахнулась, и серый свет пролился на лицо настоятельницы.
– Это комната сестры Урсулы, – тихо произнесла она.
В комнате едва ли хватило бы места для всех сразу. Фрост и Риццоли вошли, а Маура осталась у двери, разглядывая полки с книгами и цветочные горшки с буйно растущими узамбарскими фиалками. Окно со средником и низкий потолок с деревянными балками придавали комнате средневековый вид. Чисто прибранная школярская мансарда, обстановку которой составляли простая кровать, платяной шкаф, письменный стол и стул.
– Кровать убрана, – сказала Риццоли, глядя на аккуратно заправленное белье.
– Такой мы увидели ее сегодня утром, – ответила Мэри Клемент.
– Разве она вчера не ложилась спать?
– Просто она очень рано встает. У нее такая привычка.
– Как рано?
– Часто бывает, что за несколько часов до Утрени.
– Утрени? – переспросил Фрост.
– Наше утреннее богослужение в семь часов. Этим летом сестра Урсула с самого раннего утра работала в саду. Ей это нравится.
– А зимой? – поинтересовалась Риццоли. – Что она делает зимой в такую рань?
– У нас в любое время года полно работы для тех, кто еще в силах. Многие из наших сестер уже абсолютно немощны. В этом году нам пришлось нанять миссис Отис для работы на кухне. Но даже с ее помощью мы едва управляемся с рутинными делами.
Риццоли открыла дверцу гардероба. В нем висела аскетическая коллекция черно-коричневой одежды. Никакого намека на иные цвета или украшения. Это был гардероб женщины, целиком посвятившей себя Господу и выбиравшей одежду исключительно с целью служения Ему.
– Это вся ее одежда? Вся здесь, в шкафу? – спросила Риццоли.
– Вступая в орден, мы даем обет бедности.
– Означает ли это, что вы отказываетесь от всего, что вам принадлежит?
В ответ Мэри Клемент снисходительно улыбнулась, как улыбаются ребенку, задавшему нелепый вопрос.
– Это не так уж трудно, детектив. К тому же мы оставляем себе книги, памятные вещицы. Как видите, сестра Урсула обожает свои узамбарские фиалки. Но вы правы, перед приходом в монастырь мы оставляем всю свою собственность. Наш устав предполагает созерцание и размышление, мы отвергаем соблазны внешнего мира.
– Прошу прощения, мать-настоятельница, – обратился к аббатисе Фрост. – Я не католик, поэтому не очень хорошо понимаю, в чем смысл вашего религиозного ордена.
Его вопрос прозвучал в высшей степени уважительно, поэтому Мэри Клемент встретила его с улыбкой более теплой, чем та, которую она адресовала Риццоли.
– Мы ведем созерцательную жизнь. Жизнь, состоящую из молитв, самоотречения и медитации. Вот почему мы отгораживаемся от мира этими стенами. Не впускаем сюда посетителей. Уединение для нас благо.
– А если кто-то нарушит правила? – спросила Риццоли. – Вышвырнете вон?
Маура заметила, как Фрост поморщился от грубого вопроса.
– Мы добровольно соблюдаем правила, – пояснила Мэри Клемент. – Подчиняемся им потому, что сами хотим этого.
– Но ведь наверняка может так случиться, что какая-нибудь монахиня проснется утром и скажет: "Мне хочется пойти на пляж".
– Такого не случается.
– Но должно случаться. Они ведь люди.
– Такого не случается.
– Никто не нарушает правил? Никто не выходит за ворота?
– У нас нет необходимости покидать аббатство. Миссис Отис покупает нам продукты. Отец Брофи удовлетворяет наши духовные запросы.
– А письма? Телефонные звонки? Даже в тюрьме строгого режима разрешается время от времени звонить по телефону.
Фрост, болезненно морщась, сокрушенно покачал головой.
– У нас есть телефон, для экстренных случаев, – сказала Мэри Клемент.
– Им может пользоваться любая?
– Да, но зачем им телефон?
– А как насчет почты? Вы получаете письма?
– Некоторые из нас сознательно отказались от всякой переписки.
– А если вы все-таки хотите отправить письмо?
– Кому?
– Разве это имеет значение?
На лице Мэри Клемент застыла натянутая улыбка, в которой угадывалась молчаливая мольба Всевышнему послать ей терпение.
– Я могу лишь повториться, детектив. Мы не заключенные в тюрьме. Мы сами выбрали такую жизнь. Те, кто не согласен с нашими правилами, могут уйти.
– И что они будут делать в чужом для них мире?
– Вы, похоже, думаете, что мы совсем ничего не знаем о мире. Некоторые из наших сестер работали в школах или больницах.
– Я думала, устав не позволяет монахиням покидать стены монастыря.
– Иногда Господь призывает нас для служения миру. Несколько лет назад сестра Урсула услышала Его зов и уехала в другую страну, чтобы там помогать людям. Ей было дано разрешение покинуть монастырь и жить в миру, не отрекаясь от обета.
– Но она вернулась, – заметила Риццоли.
– Да, в прошлом году.