«Боже мой, ну сколько времени мне нужно потратить, чтобы ласково, терпеливо привести эту сжимающуюся от ужаса женщину в необходимое состояние?» — подумал про себя Синджин. Но потом цинично решил, что бей «внес» эту девушку в ночной «репертуар», возможно, для того, чтобы раззадорить самого себя, вновь разбудить пресыщенный и изможденный инстинкт.
Проклятие! Это не «любовь на досуге» в дамском будуаре, где у Синджина было сколько угодно времени для соблазнения. Быть может, бей предвкушал изнасилование? Надеялся увидеть сцену надругательства? Синджин позволил себе тихонько и горестно вздохнуть и мысленно признал, что это, должно быть, кара Господня. Он расплачивался за все свои прежние плотские грехи этими уродливыми, унизительными и оскорбительными для него экзерсисами.
Но запуганная до смерти девушка не обязана страдать за его грехопадения. И Синджин ладонями обхватил ее лицо и наклонился к нему с поцелуем. По крайней мере, он мог сделать попытку смягчить и рассеять ее страхи хотя бы видимостью нежности. Челси попыталась уклониться, но он крепко держал ее. Поцеловав ее рот, Синджин ощутил вкус ванили — сладкий вкус эликсира, который ей дали выпить. Он узнал этот аромат и быстро представил себе, что эта упорная, сопротивляющаяся женщина может родить от него ребенка.
Прошло всего две недели «ночных игр», две недели, как Синджин превратился в «стадного племенного жеребца» в гареме, поэтому он не мог знать, было ли задуманное беем предприятие успешным. Но он вскоре узнает об этом, если ему вообще скажут; Синджин ожидал, что, как только родятся так необходимые бею сыновья, он станет бесполезным и никому не нужным.
Много раз до этого он не спал, лежа в своих апартаментах, и размышлял. Раз уж он решил не умирать от изощрений Имира и его заставили принять это чудовищное решение, Синджин обнаружил, что очень хочет жить.., и этот импульс, стремление выжить, был сильнее пагубных требований бея, сильнее сознания «непристойности» его поведения. И укрепляла его чертовски живучая надежда, несбыточная мечта вновь соединиться с Челси. И теперь, когда было уже слишком поздно, Синджин вдруг понял — с простотой и ясностью, которая шла вразрез с его светским воспитанием, — как сильно он любит свою жену.
Для мужчин из высшего света это было потрясающим откровением, а если принять во внимание плен и возможное будущее — откровением пугающим и неприятным.
Но воспоминания о счастливых временах поддерживали его и помогали ему даже в самые черные часы отчаяния, а редкие вспышки света перед глазами позволяли надеяться, что зрение может восстановиться.
Если удар по голове вызвал такую реакцию, то почему бы и не случиться обратному, с противоположным результатом? Синджин питал эту надежду, как маленький ребенок желает несбыточного, — с верой, твердой уверенностью.
Челси бил озноб от его прикосновений. Губы были влажными, а ее ужас словно превратился в нечто осязаемое, что можно было ощутить. «Успокойся, — хотел сказать Синджин, — я не сделаю тебе ничего дурного».
Но он не мог так сказать, поэтому пытался поцелуем утешить ее и смягчить настроение. Слегка приоткрыв рот, Синджин кончиком языка провел по ее верхней губе, затем нижней и только потом прижался губами к ее рту. Это был «поцелуи бабочки», так целуются совсем юные мальчики. Руки его пробежали по шелковистым волосам Челси, дотронулись до вплетенных в них жемчужных нитей, и Синджин обвил слегка пряди ее волос вокруг руки.
Ощутив прикосновение к ее нежной коже на спине, которую скрывала масса тончайших, словно паутина волос, Синджина поразило смутное чувство, словно эта женщина была ему знакома. В гаремах чаще всего встречались девушки восточного типа, с тяжелыми темными волосами, а у этой, будто у ангела, волосы на ощупь были просто невесомыми и очень, очень тонкими… Но Синджин тут же отогнал эти сумасбродные мысли, быстро поднял ее на руки и посадил к себе на колени. Так было легче возбудить ее.
Челси вздрогнула и отпрянула, когда бедром слегка коснулась его напряженного члена, и Синджин подумал, не была ли она еще ребенком, подростком. И если это так, он не мог «испортить» ее, несмотря на наказание Имира. Синджину было необходимо узнать, какую еще дьявольскую шутку задумал бей, поэтому его руки быстро ощупала плечи и соскользнули вниз, к груди Челси. Погладив ее с боков, Синджин на мгновение сжал ее грудь обеими руками, словно взвешивая, а потом отпустил. Нет, это не девочка и не подросток.
У нее была грудь женщины, полная, упругая, с мягкой и шелковистой кожей на ощупь.
«Чьи это руки?» — неожиданно подумала Челси.
Их нежность была такой знакомой. И чьи сильные ноги она ощущала под собой, сидя словно в колыбели?
Бей был низенький, старый, обрюзгший от опиума.
Неужели то, о чем шептались женщины в гареме, было правдой? Неужели это был тот самый ференджи? И хотя факт этот и не успокоил ее, так как она знала, что все же была лишь пленницей мужчины, пусть другого, однако Челси ощутила внутри внезапное облегчение.
«Кто угодно, только не бей», — поспешно подумала она, словно ее должны были казнить и вдруг отложили казнь. Подобное нелепое утешение противоречило воспитанию и образу мыслей Челси, но потом она решила, что в сложившихся обстоятельствах ей следует утешаться тем, что есть, тем, чем можно утешиться.