Щеки Валдмана «украшает» купероз, словно красные паутинки, и я ловлю себя на том, что, пока он говорит, не свожу глаз с крошечных лопнувших капилляров и сосудиков, задаваясь вопросом, все ли богатые белые парни в конечном итоге страдают подагрой и краснеют от выпивки и что мне нужно сделать, чтобы самому не выглядеть так, как Генрих VIII. Наверное, перестать пить, хотя я ем много капусты, и мне кажется, что это должно иметь какое-то влияние.
Он не перестает ругаться с тех пор, как я вошел и сел несколько минут назад, и я до сих пор не имею понятия, в чем дело.
– …Облажались, Шон, мы облажались, и мне уже позвонили два клиента, жалуясь на негативный пиар, который отражается на них самих. И новости… Господи, ты не поверишь, эти стервятники, они обзванивают всех, не связанных с этим делом, даже гребаных стажеров.
С трудом отрываю взгляд от его щек.
– Если вы скажете мне, что случилось, я все исправлю. Обещаю.
Валдман тяжело опускается в кресло и тянется к бару в виде глобуса, который стоит рядом с его столом.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он, уже шаря в поисках стакана и графина с виски.
Я незаметно бросаю взгляд на часы. Сейчас только начало десятого.
– Спасибо, нет, – осторожно отказываюсь я. – Теперь, сэр, о том, что произошло…
– Да, верно, – бормочет он, делая глоток, и затем ставит графин с виски на стол между нами. – Сделка с Киганом.
Честно говоря, я в замешательстве.
– Сделка с Киганом, сэр?
Валдман моргает, глядя на меня воспаленными глазами, делает еще глоток и ждет, что я что-нибудь скажу.
Но что тут можно сказать?
– Каждая редакция этой сделки проходила юридическую проверку по крайней мере дважды, – говорю я, ломая голову и пытаясь вспомнить какие-либо потенциальные подводные камни, из-за которых Валдмана мог хватить удар. Но ничего не было, серьезно. Ничего. Это хорошая сделка, мы подготовились к любому непредвиденному обстоятельству, изучили каждый пункт договора, каждый код города и торговый налог скрупулезно отражены и указаны в соглашении. – Да, нам пришлось получить специальное одобрение от городского совета, но все прошло лучше и проще, чем мы вообще предполагали. А после того, как юристы Кигана прошерстили все документы по сделке, наша юридическая служба проверила все в последний раз. Там и близко нет ничего незаконного или неэтичного, я вам обещаю, сэр.
Валдман хмыкает.
– Незаконного, может, и нет. А вот неэтичного? Ты в этом уверен?
Я пристально смотрю на него. Знаю, я измотан из-за нехватки сна и стресса, выжат как лимон за последние четыре недели поздних ночей и ранних подъемов, пока старался подписать это соглашение, но моя голова всегда работала лучше всего в таких стрессовых условиях, и поэтому чувствую, что сейчас нахожусь в тупике. Поймите меня правильно, я первым признаю, что в прошлом заключал несколько сделок, которые раздвигали некоторые моральные границы, – в конце концов, лучшие деньги делаются на границах морали, – но в сделке с Киганом на это не было и намека. Ничего гнусного или подозрительного. Лишь несколько старых кирпичных зданий, которые будут превращены в новые центры получения прибыли. Черт возьми, даже как городской житель я думаю, что это хорошая сделка.
Валдман наконец понимает, что я, и правда, понятия не имею, на что он намекает, и раздраженно ставит свой стакан на стол.
– Продавец недвижимости – Эрнест Или? Он когда-нибудь упоминал что-то об аренде? Об арендаторах?
Простой вопрос.
– Ни разу, – уверенно отвечаю я. – И мы проверили все соглашения, зарегистрированные по этим трем зданиям за последние сорок лет. Никаких постоянных договоров аренды, никаких залогов в пользу третьих лиц, никакого неожиданного дерьма с историческим реестром. Это чистая собственность, сэр, даю слово.
– Ты ошибаешься, – говорит мне мой босс. – Потому что есть договор аренды и есть арендаторы.
Я качаю головой.
– Нет, мы проверили…
– Либо Или солгал тебе, сынок, либо он просто забыл, потому что это было неофициальное соглашение, заключенное двадцать лет назад.
– Если оно не было обнародовано…
– Меня сейчас не волнует долбаное раскрытие информации, – возражает Валдман. – Меня заботит то, что гребаные газеты дышат мне в затылок.
– Простите, сэр, я все еще не понимаю, почему прессе есть дело до каких-то случайных арендаторов…
– Монахини, Шон, – перебивает меня Валдман. – Это проклятые монахини.
Из всего, что он мог бы сказать, слово «монахини», пожалуй, находилось в самом конце моего списка возможных вариантов, и я все еще спрашиваю себя, правильно ли я его расслышал, когда он продолжает.