— Как видите, со мной тоже случаются досадные оплошности. Но сегодня вечером, клянусь, я буду само совершенство. И не дам ни малейшего повода к скандалам или хотя бы к обычным сплетням.
— Достойнейший, — Фатима выпрямилась и подала юноше руку более чем интимным жестом, — поверьте, я скандалами не интересуюсь и пересудов не боюсь.
Шимас все еще удерживал руку Фатимы, и стояли они почти неприлично близко друг к другу. На губах юноши, изумительно красиво очерченных, на расстоянии ладони от ее лица, играла двусмысленная улыбка.
— В самом деле? Ты не боишься сплетен и пересудов? Готова пересечь границы дозволенного?
— Когда живешь столь далеко от мира, как я, когда воспитываешься так же, как я, — отвечала Фатима, — кожа грубеет и перестаешь думать о странных условностях, описывающих поведение мужчин и женщин…
Это была настоящая ловушка: Шимас маняще близко перед собой видел нежнейшую оливковую кожу ее оголенных плеч и груди, вздымающейся и соблазнительно круглящейся под морем изящных брабантских кружев.
— Если постоянно тревожиться о том, кто и что подумает или скажет о твоем поступке, лучше вовсе не пускаться в путь. Волнуйся я о злых языках — я бы и шагу не сделала за пределы собственного дома.
— Но ты его сделала…
— О да, — Фатима подняла на юношу такой взгляд, который сказал ему куда больше, чем могли бы сказать тысячи слов.
— Ты сыплешь соль на мои раны, красавица… — Шимас клонился к самому уху девушки.
— Соль? Неужели ты столь чувствителен?
— Быть может… Твоим чарам я сопротивляться не могу. Хотя должен, ибо моя цель столь велика, сколь и труднодостижима. Раньше я думал, что следует забыть обо всех женщинах мира. До того самого дня, когда покончу с миссией, которой поклялся посвятить всего себя. Но ты…
— Неужели я слишком поздно ступила на землю блистательной Кордовы?
— Слишком поздно? — переспросил он, удивленно вскидывая густые черные брови.
— Да, опоздала пленить твое сердце… Не успела до того мига, когда ты принял столь важное решение.
Шимас с трудом сглотнул. Столь долгая близость ее горячего тела, с его пьянящими ароматами, оказалась настоящей пыткой — он хотел ее, хотел исступленно, жадно.
— Ого… Да тебе не занимать смелости, — наконец произнес он.
— Мне двадцать лет, альбионец, и я женщина, вполне уверенная в себе… И в своих желаниях.
— Не думаю, моя греза… Не думаю, что ты хоть что-то знаешь о собственных желаниях…
Это был настоящий вызов. Почему-то Фатима не торопилась рассказать этому красавцу, что не просто присоединилась к отцу. Что она сбежала от жениха, которого терпеть не могла, сбежала, дабы никогда ему не принадлежать, ибо отлично знала если не свои, то его желания.
Нежные объятия Шимаса, бережно ведущего ее в неторопливых волнах церемонного танца, кружили девушке голову. О да, с таким бы она готова была бежать на самый край света. С таким согласилась бы стать хозяйкой Саона… Ибо перед ней, она чувствовала, был настоящий рыцарь, готовый во имя своей дамы, не задумываясь, отдать жизнь. И которого было бы столь приятно за эту готовность вознаградить… более чем щедро.
Похоже, что мысли юноши были сейчас далеки и от танца, и от дворца наместника. Они были все сосредоточены на прекрасной партнерше — и увели его прочь от ярко освещенного зала в такие дали, о которых еще недавно и сам Шимас мечтать не мог.
Оба молчали, упиваясь своими ощущениями, стараясь скрыть свои мечты. Но все вокруг не могли не заметить, какой почти ощутимый жар вожделения исходит от этой восхитительно красивой пары. Осуждающе и завидуя, гости качали головами, провожая молодых людей напряженными взглядами.
На Фатиме было украшенное болотно-зелеными лентами темно-зеленое платье с кружевами цвета слоновой кости — оно оттеняло ее кожу и составляло резкий и восхитительный контраст с золотисто-каштановой копной замысловато уложенных волос, в которых посверкивали бриллиантовые заколки. Временами непокорный локон падал девушке на лоб, и тогда Шимас легким дуновением отгонял его. И каждый раз от интимности этого движения у многочисленных свидетелей вырывался по-настоящему завистливый вздох.
Самой же Фатиме казалось, что по ее жилам течет не кровь, а жидкий металл из плавильной печи. Стоило ей прикрыть глаза, дабы полнее ощущать его дыхание у своего уха, как объятия Шимаса стали еще крепче, будто он уловил, как сильно взволнована партнерша. И тут она поняла, что его дерзость и некая уверенная беспардонность сломили ее так же, как и многих дам в этом зале. Соблюдая самый минимум внешних приличий, он поступал как хотел — то есть шел напролом. Бесстыдно, нагло, прямо. Вот и сейчас Фатима ощущала, как сильно юноша ее желает, его тело горело и обжигало через все слои ткани — но не таков был Шимас, чтобы прийти в смущение или хотя бы деликатно отстраниться.