И мудрый внутренний голос, а такой есть даже у самого глупого из глупцов, услужливо подсказал Хазиму ответ: «Ты не увидел потому, что смотрел иными глазами. Потому что не пытался в незнакомце узнать столь хорошо знакомого человека. Потому что искал не соперника, а соратника, потому что, воистину глупец из глупцов, думал, что, уйдя от центра столицы на самую глухую окраину, окажешься там в безопасности… безумец из безумцев!»
О, теперь он уже не думал о своем заговоре, о нет. Ибо то оказался не заговор, а постыдная и глупая сделка… Которая, к тому же, провалилась в тот миг, как была затеяна. Хазим вновь вспоминал, как приглашал отобедать в уютном кабачке в дальнем конце города то одного, то другого. И как принимал их сухие кивки за безоговорочное согласие на то, что сейчас виделось первому советнику как безумнейшая из авантюр.
«Должно быть, он стал следить за нами уже тогда… А я, безмозглый осел, так ни разу и не вспомнил, что наш халиф служил в одном полку с визирем. И что оба они прошли войну от первого до последнего ее дня.
И что умения лазутчиков, наблюдательность стрелков и отвага конников для них обоих вовсе не пустой звук… Как я мог забыть об этом?! Как мог столь глупо осудить более чем мудрые перемены, начатые халифом, дабы цвела наша прекрасная страна?! Как мог пасть столь низко, чтобы захотеть убить этого достойнейшего во всех смыслах молодого и сильного человека?!»
Увы, мысли первого советника не мог слышать никто. А он, привыкнув лицедействовать перед всем миром, уже не в состоянии остановиться, продолжал актерствовать перед самим собой.
«Он стал следить за нами уже тогда… Он видел каждый наш шаг… Он затеял эту драку… Он показал себя во всей красе… Но почему же наш юный мудрый и сильный визирь не пресек наши попытки собраться, просто отправив за каждым из нас стражу?»
Чем больше размышлял первый советник, тем дальше уходил от разумных объяснений. О, он уже готов был смириться и со слежкой, устроенной визирем с первых дней своего появления в диване. Он, даже более того, уже оправдывал ее, соглашаясь, что необходимо, о да, просто необходимо бестрепетной рукой навести на новом месте свои порядки — чтобы все, кто оказался под его началом, сразу поняли, у кого теперь власть и чьего гневного окрика следует бояться.
Плоды размышлений первого советника вовсе не интересовали визиря. Более того, он, как любой настоящий игрок в шахматы, уже давно просчитал и то, что вскоре советник его узнает, и то, что он при этом подумает, и даже то, какие выводы для себя сделает. Шимас знал только одно — следует нанести удар первым. И удар такой, чтобы этот горе-заговор распался, толком даже не встав на ноги.
«Аллах всесильный! Но что было бы, если бы я не поинтересовался происшествием на нашем мытном кордоне?! Или не рассказал бы жене о своем более чем забавном приключении? Или…»
В диване задумались всего двое. Визирь размышлял о том, сколь благоволит к нему Аллах всесильный, позволивший обезопасить халифа от неумных и недалеких царедворцев, вздумавших пресечь жизнь двадцатого властелина. Первый же советник сокрушался о том, сколь не благоволит к нему Аллах всесильный, отобравший единственный шанс сохранить крошечный мирок таким, каким он был при халифе Мирзе…
Остальные же, присутствовавшие в диване, затаив дыхание, ждали того мига, когда визирь вынесет приговор каждому из них.
Но Шимас молчал. Страх мудрецов и советников был более чем очевиден. Он воистину кричал, пусть и безмолвно. Но он, визирь, правая рука молодого халифа Салеха, прекрасно видел этот страх, прекрасно слышал этот крик…
«Ну что ж, с них довольно… Жаль только, что придется менять их всех, сразу. А потом долго учить тех, кто придет им на смену. Но, Аллах всесильный, и в этом мое счастье — у меня есть силы для этого и терпение, чтобы дождаться того дня, когда мудрецы моего дивана станут моими верными и усердными помощниками».
Шимас встал.
— О да, сегодняшнее заседание было более чем плодотворным. Зло наказано, а добро торжествует…
«Увы, совсем ненадолго… Но торжествует!»
И Шимас продолжил:
— Да пребудет с каждым из вас милость Аллаха всесильного! И пусть сегодняшние удивительные события станут для каждого из тех, кого я вижу сейчас перед собой, событиями воистину поучительными!
Тяжелые шаги уходящего визиря затихли за поворотом коридора. Но в диване царила страшная тишина — тишина предрешенности. И сейчас никто из надменных советников дивана уже не подумал бы о визире Шимасе так же пренебрежительно, как думали, когда он впервые вошел в «обитель мудрости». Уже никто ни про себя, ни тем более вслух не посмел бы усомниться в том, что Грешник Шимас достоин занять место по левую руку халифа.