Силуэт поднялся над протянутой рукой и занял свободный угол комнаты.
— Джоан! — Харпер поднялся на ноги и бросился к краю стола.
Девушка была очень красива: большие тёмные глаза, длинные чёрные волосы, ниспадающие крупными завитками. Она пыталась сказать что-то, но из её рта вырвалось только колечко белого дыма.
— Она жива? — резко спросил Харпер.
Сариэль промолчал. Его глаза были плотно закрыты, от попыток сконцентрироваться всё тело мелко трясло. Наконец, он медленно кивнул, не поднимая век.
— Где она?
— Там мужчина… заблудший… — Сариэль с трудом выталкивал слова между сомкнутых зубов. — Он мёртв… как остальные… везде кровь и осколки стекла… кто-то ещё…
Неожиданно воздух вокруг изменился. В мои лёгкие ворвался резкий, похожий на гашёную известь, горьковатый запах, и я узнал его. Так пахла демоническая ярость. Почти в то же мгновенье силуэт сестры Харпера пошёл тёмной рябью, что-то чёрное разорвало его и хлынуло наружу.
Я рванулся вперёд, закрывая собой Сариэля. Он рухнул вниз, и я почувствовал, как сотни крохотных лезвий впились в мою спину, легко пройдя сквозь пальто и рубашку. Я упал на колени и глубоко вдохнул воздух, пропитанный запахом горящей плоти — моей собственной плоти.
Спину обожгло ледяной жидкостью, и зверская боль прекратилась. Я хрипло застонал и ощутил на губах вязкий металлический привкус.
Вода стекала по моей спине, мешаясь с кровью. Осколки, разбросанные вокруг кольцом, шипели и таяли, образуя маленькие лужицы.
Харпер опустился около меня на колени.
— Ты в порядке?
— Что это? — прохрипел я.
— Серебряная вода,- ответил он. — Всегда ношу с собой несколько фляг на случай, если дела пойдут совсем скверно. Прости, если сделал тебе больно. Уж лучше это.
— Да, пожалуй, — согласился я.
Сариэль, прижатый к полу моим телом, открыл глаза и закашлялся. Я посторонился, чтобы он смог подняться и прислониться к стене — так он и провёл несколько минут, глядя в потолок и тяжёло дыша.
— Полагаю, — наконец, проговорил Сариэль, — с этим мы закончили.
— Что с Джоан? — спросил Харпер.
— Если у тебя ещё есть хоть какие-то мозги, ты оставишь всё так. — Он прижал к груди обожжённую, окровавленную ладонь. — Видел, что случилось?
— Но она жива, — возразил инквизитор.
— Да, — кивнул Сариэль. — Но ты и представить себе не можешь, какой силой обладает демон, вызвавший такую атаку.
— Где она?
— Не знаю, — качнул головой Сариэль. — Но если ты собираешься продолжать в том же духе, пожалуйста, не вмешивай в это дело меня. Думаю, за твою сестру и так погибло слишком много заблудших.
Харпер выпрямился.
— Благодарю вас за потраченное время, мистер Сариэль. — Он шагнул к двери, затем остановился и посмотрел на меня.
Боль в моей спине была такой, что я с трудом мог соображать. Я попытался подняться, но Сариэль перехватил мою руку, и это прикосновение на мгновение приглушило все остальные чувства.
Его пальцы были очень тёплыми и почти нежными. Наверное, я мог бы найти в этом какое-то утешение, но нет. Не теперь.
— Я простил тебя годы назад, — прошептал он.
— Знаю, — отозвался я. — И это самое худшее.
Сариэль отпустил мою руку и отвернулся. Он никогда и ни за что не стал бы умолять или оправдываться.
Я ушёл вместе с Харпером.
========== Офорий ==========
Глубокие порезы на спине и жжение от серебряной воды слились в сплошную непрекращающуюся боль, из которой я никак не мог вырваться. Мне почему-то не удавалось разделить в своём сознании новые, кровоточащие раны и раны старые, давно затянувшиеся — они словно цепляли друг друга, соединяясь в бесшовный кусок ткани, который опутывал всего меня целиком.
Я не принял предложение Харпера помочь мне с перевязкой, более того, я развернул его лицом к двери и вытолкнул прочь на лестничную клетку.
Дорогу из Преисподней я помнил с трудом. Мне удалось выловить из смутных огрызков памяти то, что Харпер вроде как смыл с моей спины пенящуюся кровавую массу. Весь остальной мир тогда был для меня потерян.
Боль окутала меня собой, возвращая прошлое в настоящее. Обрывочные воспоминания, которые я с таким тщанием прятал внутри себя, неожиданно явились во всей своей паршивой красе, со всем своим неистовством прошили мою несчастную, изодранную плоть.
Я вошёл в комнату, рухнул на колени и прижался лицом к холодному дереву пола. Мне не удавалось подняться — слишком сильно сводило мышцы, но я, пожалуй, и не смог бы в тот момент коснуться израненной спиной подушек или спинки кресла. Мне оставалось только лежать на полу, позволяя памяти накатывать на меня, как морскому прибою.
В руках инквизиции мне приходилось куда хуже, но тогда я и представить себе не мог, что это всё меня сломает. Я верил в себя — в своё мужество и свою волю, думал о себе, как об очень сильном человеке, неспособном на предательство.
А потом их орудия начали кромсать моё тело: серебряная вода разливалась по коже, по кровоточащим порезам, выжигая и вырисовывая каждую врезанную на плоти священную букву. Паутина из тысяч крохотных белых шрамов до сих пор оплетает мои руки, грудь, спину и пах — следы трусости, оставленные на мне, словно водяные знаки на бумаге.
Я думал, что я сильнее боли. Даже распластанный на столе, истекающий кровью и пылающий изнутри, я полагал, что никогда не выдам имени Сариэля. Но, как оказалось, я плохо знал себя и плохо знал инквизицию — впрочем, они очень быстро мне всё разъяснили. Они умели работать с такими, как я, — тысячи заблудших прошли через их пыточные приспособления. Я не стал для них исключением — они пропустили меня через свои механизмы и открыли так же просто, как открывают створки устрицы.
Их иглы не всегда были наполнены серебряной водой. Агония сменялась болезненным наслаждением — они вливали в моё тело офорий. Они заставили меня осознать, как сильно я полюбил такие передышки. В конце концов, им даже не нужно было меня запугивать — достаточно было не дать мне наркотик.
Я сказал им имя Сариэля.
Теперь, стоя на полу на коленях, я не мог думать ни о чём, кроме этих игл, входящих в мои вены. Кровь срывалась с рёбер и падала на пол, спина исходила болью от серебряной воды Харпера и от памяти о месяцах в пыточных комнатах инквизиции.
Я ненавидел всё это — ненавидел каждое чувство моего тела и каждую мысль в моей голове, ненавидел и хотел сбежать — прочь в прошлое, чтобы там забыть о себе всё.
Я медленно подполз к столу, где лежали, дожидаясь меня, шприцы с офорием.
========== Пламя ==========
Два часа спустя ночь окончательно вступила в свои права.
Небо развернулось бархатным фиолетово-синим полотном, ветер пронёс сиреневые ленты сквозь непроглядную темноту, крохотные точки переливающихся звёзд обернулись ослепительно-яркой иллюминацией.
Я распахнул окно и выглянул наружу, ощущая на лице и обнажённой груди лунный свет. Ветер бросился мне в лицо, мягко прошёлся по коже, — раньше, когда я был ребёнком, каждая ночь казалась мне такой же невероятно-волшебной, как эта.
Я обернулся и бросил взгляд на комнату — на обрывки окровавленной одежды, которые когда-то были моей рубашкой, на использованный шприц, плавающий в чашке с водой вместе с увядшим георгином. Выбор между ночной прохладой и духотой квартиры был очевиден. Я подался вперед, сел на край подоконника, свесив ноги, и глянул вниз, на улицу. Она выглядела совершенно пустой — казалось, даже бродячие кошки в это время предпочли прогулкам сон.
Глубоко вздохнув, я прыгнул вперёд, прямо в открытое окно, и почувствовал, как упруго ударил в грудь воздух, как ветер растрепал мои волосы. От земли резко пахнуло грязью, и волна привычного весёлого ужаса подхлестнула меня изнутри; я изогнулся, взмыл ввысь, от грязной земли — к необъятному небу. Меня охватила невероятная, болезненная радость, и я взлетел выше, на крышу фабрики, вцепившись в одну из её оловянных труб. Я даже не сумел вовремя остановиться — движущая сила заставила меня дважды обогнуть металлическую трубу волчком.