Роберт только фыркнул. Он отличался от того парня, которым Селин помнила его по Академии. Тогда он был немного чопорным и немногословным, но никогда не проявлял предумышленной жестокости. Теперь же в его глазах было выражение, которое не нравилось девушке. Что-то ледяное. Слишком сильно напоминающее ее отца.
Если верить Стивену, Роберт пережил некую ссору со своим парабатаем, и его раздражительность можно было понять. Роберт есть Роберт, как говорил Стивен. Отличный боец, но иногда перебарщивает с мелодраматизмом. Беспокоиться не о чем.
Селин же всегда находила, о чем побеспокоиться.
Они с трудом одолели последний склон по улице Муффетар. Днем здесь располагался один из самых оживленных рынков Парижа, наполненный свежими продуктами, разноцветными шарфами, ларьками с шаурмой и прилавками с мороженым. И несносными туристами. По ночам же его витрины были пусты и молчаливы. Париж — город рынков, однако после наступления темноты все они закрывались — все, кроме одного.
Селин торопливо провела их за угол, по еще одной узенькой, петляющей улочке.
— Почти пришли, — она попыталась скрыть предвкушение, прозвучавшее в ее словах. Роберт со Стивеном четко дали понять, что Круг не одобряет Теневые рынки. Обитатели Нижнего мира вперемешку с примитивными, продажа запрещенных товаров, обмен слухами и торговля секретами? По словам Валентина, все это было очевидным следствием неорганизованности и коррумпированности Конклава. Когда Круг займет их место, с жаром заверил ее Стивен, Теневые рынки навсегда прекратят свое существование.
Селин пробыла членом Круга всего несколько месяцев, но уже выучила: если Валентин что-то ненавидел, то и ты обязан был возненавидеть это.
Она изо всех сил постаралась так и поступить.
Теневые рынки не обязательно находились на местах выброса темной энергии, пропитанных кровью насильственного прошлого, но это определенно помогало.
В Париже не было недостатка в таких местах. Этот город был городом призраков, и преимущественно обозленных. Революция здесь сменялась революцией, баррикады поливались кровью, а головы катились с гильотин, чего стоили только Сентябрьские расправы, Майская кровавая неделя, сожжение Тюильри, Эпоха террора. . Ребенком Селин провела множество бессонных ночей, бродя по городу, пытаясь увидеть следы величайших жестокостей. Ей нравилось представлять, что она может слышать крики, доносящиеся сквозь века. Так она чувствовала себя менее одинокой.
Она знала, что это не было нормальным занятием для ребенка.
У Селин вообще не было нормального детства. Она обнаружила это только когда приехала учиться в Академию, где впервые встретила Сумеречных охотников своего возраста. В тот первый день остальные ученики болтали о своей беззаботной жизни в Идрисе, с прогулками верхом по равнинам Броселина; о своей беззаботной жизни в Лондоне, Нью-Йорке, Токио, с тренировками под заботливым присмотром любящих родителей и учителей из Института; о своей идеальной жизни где-то, везде. Спустя какое-то время девушка просто перестала их слушать, незаметно ускользая, слишком переполненная горькой завистью, чтобы остаться. И слишком смущенная при мысли, что кто-нибудь может заставить ее рассказать о себе. В конце концов, она тоже росла в поместье родителей в Провансе, в окружении яблочных садов, виноградников и пологих лавандовых полей: как ни посмотри, la belle epoque.
Селин знала, что родители любили ее, так как они часто это повторяли.
— Мы делаем это лишь потому, что любим тебя, — говорила ей мать, запирая в подвале.
— Мы поступаем так из большой любви к тебе, — вторил отец перед тем, как отхлестать кнутом.
— Мы это делаем, потому что любим, — и спускали на нее демона-дракона, оставляли одну на ночь, в восемь лет, безоружную, в лесу, полном оборотней, учили ее кровавым последствиям слабости, неуклюжести или страха.
Она впервые сбежала в Париж, когда ей было всего восемь. Достаточно юная, чтобы думать: у нее получится сбежать насовсем. Она пробралась к аренам Лютеции — развалинам римского амфитеатра, датируемым первым столетием нашего века. Скорее всего, это были самые старые из окропленных кровью руин города. Две тысячи лет назад гладиаторы сражались перед подбадривающей их кровожадной толпой, пока арена вместе с этой самой толпой не была захвачена ничуть не менее кровожадной ордой варваров. Какое-то время здесь находилось кладбище, сейчас же это была просто приманка для туристов, очередное нагромождение камней, которое смогут проигнорировать скучающие школьники. По крайней мере, так было днем. При свете же полуночной луны это место оживало от нашествия обитателей Нижнего мира, от вакханалии вина и фруктов фейри, от зачарованных колдунами горгулий, от вальсирующих оборотней, от вампиров в беретах, рисующих портреты кровью, от так играющего на аккордеоне ифрита, что можно было умереть от рыданий. Таков был парижский Теневой рынок, и с того момента, как Селин впервые его увидела, она, наконец, почувствовала себя, как дома.
В то первое посещение она провела там две ночи, заглядывая в палатки, пытаясь подружиться с застенчивым волчонком-оборотнем, утоляя терзающий ее голод блинчиками с ореховым кремом, которые без всяких вопросов купил ей Безмолвный брат. Ей удалось прикорнуть под покрывалом на ювелирной стойке вампиров, она кружилась в стихийно организованном фейри хороводе с детьми, на голове которых красовались рожки, она, в конце концов, поняла, что значит быть счастливой. На третью ночь Сумеречный охотник из Парижского Института выследил ее и вернул домой.
Тогда она в первый — но не в последний — раз усвоила урок про последствия за побег из дома.
— Мы слишком сильно тебя любим, чтобы потерять.
В ту ночь Селин лежала, свернувшись в клубок, в углу подвала, с кровоточащей спиной, и думала: вот, значит, на что это похоже — когда тебя любят слишком сильно.
Их миссия была очень простой. Для начала, найти ларек волшебницы Доминик дю Фройд на Теневом рынке. Во-вторых, раздобыть улики того, что она проворачивает незаконные сделки с двумя нарушающими закон Сумеречными охотниками.
— У меня есть основания полагать, что они обменивают свои кровь и плоть на ее нелегальные услуги, — проинформировал их Валентин. Ему нужны были доказательства. Задачей Селин, Стивена и Роберта было найти их.
— Скрытно, — предупредил их Валентин. — Я не желаю насторожить ее партнеров. — Последнее слово он произнес, словно оно было непотребным. Для него, скорее всего, так и было: обитатели Нижнего мира были сами по себе плохи, но Сумеречные охотники, развращенные ими? Это было непростительно.
Первый пункт было легко выполнить. Доминик дю Фройд было несложно обнаружить. Ее имя светилось неоновыми огнями прямо посреди улицы. В буквальном смысле: буквы ярко мерцали в метре над ее ларьком, а неоновая стрелка указывала вниз.
ДОМИНИК ДЮ ФРОЙД, LES SOLDES, TOUJOURS!
— Типичная колдунья, — с кислым выражением лица сказал Роберт, — всегда все в продаже.
— Все на продажу, — поправила Селин, слишком тихо, чтобы он мог расслышать.
Ларек на поверку оказался затейливым шатром с выставочными столиками и отгороженной занавесями задней частью. Он был битком забит аляповатыми украшениями и яркими зельями — однако и вполовину не такими аляповатыми и яркими, как сама Доминик. Половина ее платиновых волос, в которых красовались розовые пряди, была собрана в хвост сбоку, а остальные выпрямлены и облиты лаком до формирования жесткой пленки. На ней была рваная кружевная рубашка, черная кожаная мини-юбка и фиолетовые перчатки с отрезанными пальцами, а шею обвивала значительная часть самодельных украшений. Свою колдовскую метку — длинный, покрытый розовыми перьями хвост — она обернула вокруг плеч, как боа.