Приз мне вручала Наталья Ветлицкая. Я стоял на сцене самого здоровенного и самого официального зала страны, и это транслировалось на двухсотмиллионную аудиторию. Я держал Ветлицкую за талию, а она смеялась и наклонялась меня поцеловать. Этот снимок потом на первых страницах печатали все газеты: самая красивая женщина страны и рядом я.
Обе мечты исполнились еще до того, как я закончил школу. Нужно было сесть и подумать, о чем мечтать дальше. Но времени спокойно подумать у меня просто не оставалось.
Очень скоро большую часть времени я стал проводить на гастролях. У директора школы это не укладывалось в голове. Она была уверена, что это вранье и школу я элементарно прогуливаю. Меня вызвали к ней в кабинет для беседы, но накануне я позвонил продюсеру, и в результате вместо меня в кабинет директора явился человек в пиджаке и с кейсом, который принес ей бумагу из Москвы с кучей гербовых печатей: «Уважаемая г-жа директор! Просьба отпустить мальчика в связи с предстоящими гастрольными поездками по следующим городам страны…». Далее — список городов на полстраницы.
Я бы с удовольствием посылал всех этих тетенек в идиотских очках. На вопрос «Где домашнее задание?» я бы отвечал им: «Пошла на хер, кобыла невнятная! Ты в состоянии представить, люди какого уровня приходили вчера на мой концерт?!» Но ничего этого не было. Я всего лишь хлопал ресницами и обещал, что больше такое не повторится.
Постоянные беседы: с учителями, с классной руководительницей, с завучем, с квадратной директоршей школы… По росту в классе я стоял вторым с конца. Взгляд жалобный, тощее детское лицо… Делаешь невинные глазки, обещаешь все, что они хотят, — и до завтра можешь жить спокойно.
Учителей я боялся. Это было что-то иррациональное. Я знал, что по-настоящему серьезные неприятности организовать они мне не смогут… точно не смогут… и все равно боялся. Страх возникал сразу же, как только они подходили поближе и начинали на меня смотреть.
Я думаю, это следы СССР. В школу я пошел ровно в том году, когда началась перестройка. А когда СССР развалился, мне еще не исполнилось и 12-ти. Но я и до сих пор оговариваюсь «советское», имея в виду «наше», «русское». Любой, кто хотя бы краешком застал СССР, полностью избавиться от этого не сможет уже никогда. Это просто не лечится.
Как рак. Как пристрастие к героину.
Весной того года я с портфельчиком шел из школы, а из половины окон звучали мои песни. После «Поколения-94» все стало меняться очень быстро. Официально я продолжал числиться учащимся средней школы. Но до выпускного девятого класса доучился с трудом. Было ясно, что перейти в десятый мне просто не позволят. Директор школы прямо говорила, что видеть меня больше не может. Только ради того чтобы я исчез, на выпускных экзаменах учителя натягивали мне троечку. Школьной программы я не знал совершенно.
Я отучился в этой школе восемь лет. Я не видел от нее ничего хорошего. Но школа — это была хоть какая-то стабильность. Полностью рвать с детством мне было страшно. Школа — работа — пенсия… Мои родители прожили жизнь именно так, и сходить с натоптанной тропки я боялся.
После летних каникул я пришел к директору и стал просить, чтобы меня оставили учиться дальше. Я говорил, что повзрослел, все понял и теперь стану другим. У директора был шок. Она не верила ни единому моему слову, но по закону отказать не могла. И я перешел из девятого класса в десятый.
Разумеется, из этой затеи ничего не вышло. Вся первая четверть для меня прошла в гастролях. С сентября по ноябрь в школе я появился от силы два раза. Ни единой оценки я так и не получил. Из школы пришлось уйти.
На выпускном вечере мы всем классом пили водку. Много ли было нужно нам, детям? Едва выпив, одна из девчонок начала орать, что все мы — прыщавые девственники, а она, между прочим, лишилась невинности самой первой в классе! Вкус мужского члена известен ей не понаслышке!.. Это меня заинтересовало.
Я оттащил девочку в ванную, развернул к себе спиной, наклонил, расстегнул собственные джинсы… Кажется, она все-таки была девственницей. Крови было очень много. Кровь по ее ногам стекала на пол. Девица шептала, что хватит… ей неприятно… она извивалась и пыталась пальцами выковырять из себя мой член…. я просто не обращал внимания. Все парни, которые были в квартире, набились в соседнее помещение, с ногами забрались на унитаз и по очереди подглядывали через вентиляционные дырочки за тем, что происходит.
Мне было 14 лет. Что делать дальше, я не представлял даже приблизительно.
Денег вдруг появилось очень много. Гонорары мы распределяли так: половину суммы сразу забирал себе продюсер, а вторую половину я, Тенгиз и Хот делили на троих. То есть до меня доходило процентов пятнадцать, но и это были вполне приличные деньги.
Я был совсем ребенком. Все, что зарабатывал, — тратил на вечеринки и наркотики. Разбогатеть, обзавестись недвижимостью или счетом в банке — в тот раз ничего этого мне не удалось. Да я к этому и не стремился. Жизнь и так была бесконечным удовольствием.
Чтобы отметить совершеннолетие, я снял большой московский клуб. Приглашенных было человек сто плюс куча просто красивых девчонок. Играл хороший DJ. Я купил фруктов, алкоголя и немного наркотиков. Остальное гости в громадном количестве принесли с собой. Какую-то денежку я заплатил ментам, и они весь вечер следили, чтобы нам никто не мешал.
Время было такое, что на самый верх люди взбирались моментально. Вчера ты был никто, а сегодня сидишь в самом дорогом клубе Восточной Европы и офицеры милиции следят, чтобы никакая скотина не мешала тебе нюхать кокаин. Правда, так же стремительно ты мог и рухнуть вниз. Сесть в тюрьму было так же реально, как стать миллионером.
Один раз в клубе «Планетарий» менты прихватили меня прямо на входе. Обычно там не обыскивали, и я расслабился: вместо того чтоб положить в носок, оставил пакетик в кармане джинсов. Мент полез мне в карман, вытащил шайбу и прямо засветился от счастья:
— О! Гашиш!
Меня подмывало плюнуть ему в лицо:
— Родился лохом, лохом и сдохнешь! Какой гашиш? Вообще не разбираешься? Это же «китайская пыль»!
В тот раз все обошлось: разрулили друзья. До утра я просидел в пикете милиции, а потом старший офицер назвал цену, и дальше всех увезли в отделение, а меня отпустили.
Кокаин тогда стоил $200 за грамм. А только что появившийся в Москве героин откуда-то из Африки — $300. Что такое этот героин, никто толком не знал. Сегодня любому школьнику известно, что есть наркотики, и есть героин, причем героин — это верная смерть. Тогда единственное, что я видел: героин в полтора раза дороже, чем кокс. А значит, он лучше, круче и, наверное, менее вредный.
Люди, с которыми я тогда тусовал, были очень серьезными. Считается, что бандосы должны слушать только шансон, но это неправда. В Америке уважающие себя преступники слушают рэп, да и ленинградские бандиты первого поколения вовсе не были тупым бычьем. Эти люди вышли из фарцовщиков, привыкли общаться с иностранцами и говорили на том же сленге, на котором я пел. Ты просто не представляешь, что такое для них была моя песня «Буду погибать молодым!».
Именно такие люди и угостили меня героином первый раз. Мы не вводили его в вену, а красиво нюхали с кончика ножа. В тот раз я заблевал хозяевам всю квартиру, но сам препарат мне очень понравился. То, что я пробовал прежде, было довольно безобидно. Ломок не бывает, умереть от передозировки невозможно. Есть неприятные психологические эффекты, но через это можно пройти… Мне казалось, что и страшные разговоры про героин — тоже преувеличение.
Мне звонил продюсер: следующее выступление там-то и там-то. Я отчитывал «Буду погибать молодым!», получал деньги, и больше заняться было нечем. Дни казались бесконечно длинными. Во второй раз меня тоже угостили, а на третий раз я поехал к дилеру уже с деньгами. Дилер был азербайджанцем. Я знал его крышу. Какое-то время он продавал мне с большой скидкой. Чем дальше, тем чаще я к нему заскакивал, — а потом вдруг обнаружил, что подсел.