– Нашей единственной целью является обнаружение все новых сторон уязвимости.
– Моей или твоей?
– Ты собираешься доказать, что твоя броня крепче? – заметил он. – Я и сам знаю, но все равно намереваюсь разоружить тебя.
– Несмотря на то что ты рискуешь больше, чем я? Рука его скользнула ей под юбку.
– Может, и не больше. Ты сама признала, что в том, чтобы позволить любовнику проникнуть тебе под одежду, ты видишь больше интимности, больше непредсказуемости, чем в простой наготе.
– Любовнику? – переспросила она. – Или врагу?
Его пальцы задержались в гладкой ложбинке, в месте, где ее нога соединялась с женственным бедром, скользнули по выпуклости живота, по золотистому пушку ниже его.
– Ты думаешь, что ты мой враг, – ответил Дав. – Однако я не враг тебе.
– Так будешь. – Сильвия откинула голову назад. – И не думай, что я не возьму у тебя все, что можно!
– Все, что я даю, отдается по доброй воле. И ты воздашь мне той же мерой.
– Нет, – прошептала она. – Не воздам.
Ладонь Дава легла на влажный холмик. Глаза ее закрылись. Дыхание стало прерывистым.
– Ну, тогда ты все-таки трусиха, – сделал он вывод.
– Возможно.
Рука нежно двигалась вперед-назад, делала маленькие круги до тех пор пока она, задыхаясь, не вскрикнула. Его собственный пыл требовательно кипел в крови, но он, призвав на помощь все самообладание, проигнорировал требования тела.
– А теперь ты наверняка еще и голодная трусиха?
– Теперь? Какой там голодная! – Она открыла глаза. – Я человек честный и готова признать, что пресыщена сверх меры.
– Я имел в виду голод, требующий пищи и вина. Ни одна женщина, какого бы удовлетворения ни чувствовала в другом отношении, не способна влюбиться на пустой желудок.
Где-то в доме пробили часы.
– Три часа утра, мадам. – Он снял с себя камзол и положил ей под голову в качестве подушки. – Мой камзол. Теперь вы должны мне один слой. А пока я прикажу принести нам ужин.
Звучало как предложение перемирия. Удалившись за ширмы в углу, довольные и временно успокоившиеся, они, так и не сняв ничего больше из одежды, помогли друг другу вымыться, по очереди используя таз с горячей водой.
Но всю оставшуюся ночь дикая настоятельность желаний гоняла их по всей комнате. Они предавались любви на ковре, прямо посреди остатков своей трапезы. Затем на скамье возле окна. Один раз на кресле возле камина. Она возбуждала его, зажигала, доводила до исступления страсти и душераздирающей нежности.
Еще один слой?
Наконец они заснули, обессилев, завернувшись снова в синий бархат полога.
Утром и простыни, и подушки его постели сверкали той же нетронутой белизной, что и снег, который падал всю ночь.
В тот же день, в понедельник, но попозже она скинула юбку и лиф, а он стянул с себя жилет. Но по-прежнему постель оставалась нетронутой. И по-прежнему пыл их был неиссякаем. Спускалась ночь. Он распахнул дверь в коридор и крикнул, чтобы им принесли ужин.
– Будет омар, и устрицы, и вино, – сообщил он, оборачиваясь к ней, – и еще безумная роскошь в виде свежего винограда, спаржи и огурца из теплицы. А потом, полагаю, мой повар приготовил для нас сбитые сливки с вином и сахаром, а также приправленные пряностями припущенные фрукты.
– И что дальше? Ты попытаешься подкупить меня амброзией, пищей богов?
– Почему бы и нет? Думала, я не догадаюсь заручиться поддержкой всех органов чувств?
– Ну как я могла такое подумать? – Она дерзко улыбнулась ему. – Но ты не забыл, случайно, что тем, кто попробовал амброзию, даруется бессмертие? Тогда наша битва будет продолжаться вечно и мы застрянем в твоей спальне навсегда.
– Ну так давай пировать, – предложил он, чтоб уж наверняка не проворонить вечность.
Дав взял у лакея поднос и поставил возле камина. Потом налил вино и, опустившись на колени, разломил свежий хлеб, от которого пошел теплый аромат, и снял крышки с блюд. От предвкушения рот его наполнился слюной. Здорово проголодался.
– Мальчишкой я именно так и представлял себе блаженство.
Сильвия, усевшись в одно из кресел, наклонилась к подносу и принюхивалась к аппетитным запахам.
– И в чем заключалось блаженство? Он сидел на коленях.
– Есть омара и устриц возле огня.
Она взяла протянутую тарелку со снедью и впилась зубами в сочную мякоть.
– Довольно простодушное представление о блаженстве.
– Ребенком я еще не знал, что существуют взрослые формы блаженства, гораздо более глубокие.
Она невесело засмеялась.
– Известно, что дары моря увеличивают возможности для таких взрослых игр, не так ли?
Он подмигнул и, съев устрицу, вытянулся на полу возле ее ног.
– Вы полагаете, что нам с вами требуется еще и возбуждающее? Боже, мадам, всякий, кто услышал бы ваш смех, сразу бы понял, что вы уже удовлетворены до последней степени. И как, подействовало?
Она шутливо нахмурилась и взяла побег спаржи.
– Что подействовало?
– Я склонил вас к тому, чтобы перейти на мою сторону? Вы останетесь преданы мне навечно? Вы скажете Ивширу, чтоб он думать забыл о своих уликах?
– Нет, – ответила она, слизывая масло с губ. – Какие бы чувственные удовольствия вы мне ни предлагали, вам все равно не победить.
Дав вновь наполнил ее бокал.
– Тогда мы должны попробовать снять еще один слой.
– Я, сэр, уже лишилась своего платья, да и вы мне кажетесь ужасно опасным в одной рубашке.
– Ну, я могу быть гораздо опаснее. А пока я согласен отдать свой галстук за возможность увидеть ваши обнаженные руки.
– Так я должна есть устрицы в сорочке и корсете? А чем вы вознаградите меня, если я сниму нижние юбки?
– Сбитыми сливками. Не думаю, чтобы вам хотелось перепачкать весь свой шелк.
– Сбитыми сливками? Но мы пока еще не покончили с острыми блюдами. Вы хотите проглотить устрицы наспех?
– Ни за что! Я желаю смаковать каждую перемену блюд как можно дольше. Однако сладкое в конце трапезы неизбежно.
Он протянул ей вилку с наколотым на нее ломтиком припущенной с пряностями груши. Лимонно-медовая подливка текла на его подставленную ладонь. Она схватила ломтик зубами и проглотила, щедро позволив ему полюбоваться округлостью своих грудей. Не в силах оторваться от ее выреза, он стянул с себя галстук и отбросил его прочь.
– Один галстук – слишком мало и за кринолин, и за нижнюю юбку, – возмутилась она.
Наклонив свой бокал, она полила бургундское тонкой струйкой ему на грудь и начала слизывать вино с его кожи.
– Очень хорошо. – Он откинул голову в каком-то слепом восторге. – Ты только что отвоевала и мою рубашку в придачу, но я требую свою цену: и кринолин, и нижнюю юбку.
– Так сними их, – позволила она.
Ладони его легли на ее талию, пальцы принялись неловко теребить завязки и кружева, а губы искали ее пахнущий вином рот. Она трепетала в его объятиях и целовала его с безумной страстью. Обручи кринолина он отбросил в сторону, и шелковую юбку тоже, оставив ее облаченной в один только белый жесткий корсет и нижнюю кружевную сорочку.
– Пришла пора сливок, – объявил он.
– Но вы не исполнили свою часть договора, – проговорила она, протягивая обнаженную руку к хрустальному блюду. – Только исполнив все, вы сможете насладиться ощущением прохладных сбитых сливок, стекающих на голый живот.
– Ну разумеется, мадам. – Он снял и отбросил рубашку.
Она накренила хрустальное блюдо. Подслащенные, приправленные портвейном сбитые сливки проследовали тем же маршрутом, что и бургундское, и по ложбинке между мускулами стекли на живот. Она опустилась на колени и, шаля, слизнула сливки языком.
– Полагаю, – он схватил с подноса серебряный соусник с лимонно-медовой подливкой, – что мед, и вино, и сбитые сливки, и желание должны слиться в едином яростном и все-насыщающем пиршестве плоти.
– А если я позволю тебе все, ты расскажешь мне свои тайны? – Она не сводила с него глаз, похожих на лазурные озера. – Предашь ли ты свою душу в мои руки?