— Милорд, — захихикала мадам, — мы очень рады обслуживать вас. Ну, кто может вам отказать?
«Женщина по имени Джейн», — с горечью подумал Мэтью. Увы, существовал лишь один–единственный способ изгнать ее из своей души: предаться утехам с другой. «А лучше — с тремя другими», — злорадно усмехнулся он. Черт возьми, граф собирался устроить грандиозную оргию, после которой он пришел бы в себя и навсегда избавился бы от этого наваждения. С этого момента, закрывая глаза, он больше никогда не видел бы прекрасные зеленые глаза, сверкающие под черным кружевом.
Мэтью хотел ненавидеть Джейн, но не мог. Графа приводило в бешенство то, что, несмотря на все произошедшее, он продолжал желать только эту женщину. Страсть к ней оказалась единственным, что он мог видеть, осязать, чувствовать.
Но он не хотел чувствовать, томиться от тоски. Сейчас он желал лишь предаться развратным утехам и выкинуть Джейн из головы. Когда все закончится, Мэтью забудет медсестру и те чувства, что она вызвала в нем. А потом он вновь станет холодным и опустошенным. «Самим собой», — со злостью подумал он и потянулся к блондинке, которая вошла в комнату.
Сорвав тонкую сорочку с тела незнакомки, Уоллингфорд заметил, что ее соски уже были твердыми. Схватив блондинку за грудь, он нагнулся, чтобы взять сосок в рот. Мэтью не ласкал ее с нежностью, как Джейн, а лишь грубо покусывал маленький розовый холмик, заставляя его обладательницу задыхаться от возбуждения.
— Как тебя зовут? — взревел граф.
— Хлоя, — выдохнула блондинка, когда Уоллингфорд схватил ее за другую грудь и припал к твердому соску.
— Нет, не Хлоя, — скомандовал он. — Ты — Джейн.
— Хорошо, — согласилась жрица любви. — Я — Джейн.
«Нет, ты — не она, — подумал Мэтью, прижимая блондинку к стене, — но это все, что у меня есть».
Новоиспеченная «Джейн» обернула ногу вокруг бедра клиента и опустила руку между своими бедрами, раздвигая их так, чтобы он мог видеть ее пальцы между изгибами плоти.
— Что вы собираетесь сделать с Джейн? — поддразнила она, преподнеся свои пальцы к его губам.
— Заставить ее заплатить за все.
Когда Уоллингфорд найдет ее, Джейн, он сделает так, чтобы она страдала. Уж в чем, в чем, а в этом граф преуспел: он умел заставлять людей страдать. Да, еще он со знанием дела предавался похоти. Только причинять боль и трахаться — вот и все, на что он был способен.
Глава 9
Солнце взошло. Как же Уоллингфорд ненавидел рассвет! Это было очередное проклятое напоминание о том, что впереди маячит еще один мучительно долгий, безмерно тоскливый день. Томительные часы праздности, бесцельности и скуки были ежедневной пыткой графа. Как, черт побери, он вообще мог существовать, вынося это нескончаемое однообразие? Его дни проходили подобным образом в течение последних восемнадцати лет. И визит в публичный дом мадам Рекамье не стал исключением — Уоллингфорду было скучно и там. В конце концов, он всего лишь удовлетворил свои физические потребности — цинично, без лишних эмоций.
В памяти Мэтью всплывали дни, проведенные в борделе. Женщины, доставлявшие графу плотское наслаждение, крепко спали рядом, устав от развлечений. А он лежал, уставившись в потолок — пресыщенный физическими удовольствиями, без единого проблеска эмоций.
Даже два дня распутства и многочисленных бутылок абсента не помогли Уоллингфорду вырваться из крепко державших его тисков отвратительных чувств вины, сожаления и неутолимой тоски.
О боже, Мэтью никак не удавалось отогнать от себя мысли о Джейн! Очевидно, что никакое число интимных связей, независимо от того, сколь изобретательными и умелыми были партнерши графа, не могли заставить его забыть о том дне, когда он целовал и обнимал простую медсестру.
Ни одни груди не были такими же прекрасными, полными и сочными, как у Джейн. Ни одна кожа не была столь же безупречно гладкой и сладкой на вкус, как ее кожа. Даже когда граф попросил одну из женщин довести его до оргазма рукой, ощущения были далеко не такими, как с Джейн. Граф просто разрядился в чужую ладонь — холодно, без эмоций. Не было той дрожи, что пронзала все тело, и, дойдя до пика блаженства, он не касался губами ароматной кожи… Теперь, без Джейн, в его душе не осталось ни единого чувства.