Воспоминания о возлюбленной постепенно померкли, сейчас лицо Мэтью ласкало теплое весеннее солнце. Граф был абсолютно уверен в том, что это утро, с таким невероятно прекрасным восходом, не принесет ничего иного, кроме обычных праздных развлечений и скуки. Как же отличались дни, полные предвкушения встречи с Джейн! Но те времена надежды и радости прошли безвозвратно.
Яркие теплые лучи, желтые и оранжевые, пробивались сквозь полог кровати, проникая сквозь закрытые веки. Застонав, Мэтью перекатился на живот и спрятал лицо в подушку, чтобы скрыться от солнца и своих мучительных мыслей о Джейн.
— Мне плевать, что он, черт возьми, еще спит! Я плачу вам жалованье, если вы еще об этом помните, не за то, чтобы вы выгораживали этого бездельника!
Шорох отодвигаемого полога грубо ворвался в сознание Мэтью, вызвав безумную барабанную дробь, загремевшую в голове. Боже праведный, как же ему было плохо этим утром! Похоже, граф уже был недостаточно молод для буйных кутежей, подобных тому, что он устроил прошлым вечером.
Потянув на себя угол одеяла, Мэтью накрылся с головой, спрятавшись от омерзительно громких звуков и столь нежелательного сейчас света.
— Ты проснешься в эту же секунду, Уоллингфорд! Я требую объяснений! О чем, черт побери, ты думал, когда решил втянуть меня в один из своих отвратительных скандалов!
— О боже, что это такое? — резко бросил Мэтью, его голос из–под толстого шерстяного одеяла звучал приглушенно.
— Солнечный свет, милорд, — ответствовал Мальборо, камердинер графа, с присушим ему сарказмом.
— Не «это»! — взревел Мэтью. — «ЭТО»!
До его ушей долетело раздраженное нетерпеливое дыхание. Повисла неловкая тишина, и Уоллингфорду оставалось только удивляться, как это его бедный камердинер не превратился в изваяние от холодного взгляда двенадцатого герцога Торрингтонского.
— Это, милорд, ваш отец.
Громко застонав, Мэтью разразился самыми отборными проклятиями, вызвав у герцога вполне ожидаемую реакцию.
— Вставай немедленно, ты, ленивый, никчемный… — Отец запнулся и резко прервал свою гневную тираду, заметив в постели Мэтью женщину. Та сладко потянулась, мурлыкая, как наевшийся котенок. Смазанное изображение чьей–то раскрасневшейся от ласк кожи вдруг возникло перед глазами Уоллингфорда. Проклятье! Черт побери, кто это лежит с ним рядом? Какого дьявола он притащил эту незнакомку домой? И почему они в постели? Мэтью никогда не предавался любовным утехам в постели. Он никогда не приглашал женщин остаться с ним на ночь!
Затуманившийся взор графа остановился на бутылке абсента, ложке–шумовке и гранулах сахара, устилавших стол, словно сверкающая на солнце алмазная пыль. «Так вот почему я ничего не помню! — с яростью подумал он. — Слишком много «зеленой феи».
— Ах, какое блаженство, милорд! — послышалось хриплое мурлыканье. — И как только вам удается придумывать все эти маленькие милые шалости?
Женщина, которая, как вспомнил Мэтью, была пышногрудой танцовщицей из мюзик–холла, игриво провела своей тонкой ножкой по его лодыжке. Она явно не обращала внимания на то, что рядом с кроватью стоял человек в летах, чуть не пышущий огнем от гнева.
— Развлечемся снова? — спросила она сиплым шепотом. — Вы такой огромный и твердый этим утром, просто необычайно! Будет очень жаль, если такой великолепный момент пропадет даром!
— Ты, распущенный, ничтожный… — Герцог опять запнулся, силясь подыскать нужные эпитеты, а танцовщица испуганно прижалась к Мэтью, заметив наконец–то, что они не одни.
— Вон из кровати, бесстыдная потаскуха! Вон, я тебе говорю, немедленно! — взревел герцог и бросил ей сорочку. — А ты, негодяй, совсем совесть потерял! Я не допущу, чтобы подобный разврат продолжался в доме, за который я плачу!
Иронически фыркнув, Мэтью перевернулся на спину и оперся о спинку кровати. Кажется, разглагольствовать о распущенности уже слишком поздно. Какой же болван, черт возьми, его папаша! У ее светлости, жены отца — леди, которую герцог возвел на пьедестал как образец совершенства, — морали было не больше, чем у гулящей уличной девки.
Мэтью поймал взгляд любовницы, и странная острая боль вдруг пронзила его грудь. Пытаясь не поддаваться накатившей тоске, граф взял мешочек с деньгами, лежавший на комоде, и бросил его танцовщице.
— Это — чтобы вернуться обратно в Сохо. И еще за ночь, — сказал Мэтью, давая партнерше понять, что их интрижка была всего лишь сделкой. Граф только купил ее тело — просто потому, что хотел удовлетворить свои желания, ничего большего он и не ждал.