— У него наверняка что-нибудь на уме.
Сэм заявил, что он, тем не менее, едет в Бродчолк. Гарбо ничего не оставалось, как присоединиться к нему. Сесиль был несказанно рад снова ее увидеть, и Гарбо тоже нежно льнула к нему и даже устроилась у него на коленях. Свои седые волосы она перевязала шнурком. Но когда Сесиль, едва передвигая ноги, направился в столовую, Гарбо повернулась к его секретарше Эйлин и прокомментировала: «Ну, как, скажите, я могла выйти за него замуж? Вот за такого-то!»
На следующий день, когда Гарбо стала готовиться к возвращению в Лондон, Сесиль потянулся к ней, чтобы обнять, сказав при этом: «Грета, любовь всей моей жизни!»
Грета, не зная, что на это ответить, заметила книгу для посетителей. Она уклонилась от объятий и, нарушив неизменное правило, полностью Написала свое имя. После этого она сделала все, чтобы ей больше не видеться с Сесилем. Когда в феврале 1978 года Сесиль прилетел в Нью-Йорк, он многократно пытался дозвониться до Гарбо, но телефон отвечал неизменным молчанием. От этого ему стало нестерпимо грустно. 18 сентября 1980 года, через несколько дней после того, как ему исполнилось семьдесят шесть. Битон скончался в своем Уилтширском имении Бродчолк. Когда его опускали в могилу, Гарбо не прислала даже цветка.
Глава 18
Гарбо: «Я должна успеть домой до семи»
Разделенные несколькими этажами, Валентина и Гарбо жили в том же самом доме еще двадцать пять лет после смерти Джорджа Шлее. Гарбо любила выходить из дома днем, в то время как мадам Шлее под вечер. И верно, Гарбо частенько говаривала: «Мне надо успеть домой до семи, пока не вышла мадам Шлее». Теоретически, они не должны были встречаться, но, разумеется, время от времени это происходило. Сэм Грин вспоминает, как однажды вечером, около семи, он возвращался вместе с Гарбо, когда заметил, что навстречу им движется Валентина. Русская мадам с вызовом взглянула на шведку. Гарбо смутилась и поспешила отвернуться. Это была неприятная для обеих встреча.
Валентине удалось сохранить кое-кого из друзей, таких, например, как Глория Вандербильд, однако ее старость была одинокой. Зиму Валентина проводила в Нью-Йорке, летом же, следуя многолетней привычке, отправлялась в Венецию, где для нее всегда держали номер люкс в отеле «Чиприани». Поговаривали, будто народ «при ее прибытии разбегался куда-то». И впрямь, мало кого могли привлечь ее резкость, ее эксцентричность, ее вычурная русская манера держаться, ее беспрестанные разговоры о религии и потусторонних вещах. Временами она бывала донельзя вспыльчивой и угрюмой. Сесиль стал одним из тех, кто совершил к Валентине нечто вроде паломничества. Он поднялся на лифте на четырнадцатый этаж и вошел в ее апартаменты. Что весьма нетипично для Нью-Йорка, Валентина одна занимала целый этаж, откуда открывался вид на Манхэттен и через Ист-Ривер — на Квинс. Ее гостиная поражала простором и великолепием — здесь в ряд выстроились восемь окон, сквозь которые доносился приглушенный гул движения по Ист-Ривер-драйв. Вдоль стен выстроились тома в кожаных переплетах, некоторые из них были повернуты обложками наружу, чтобы были видны орнамент и заглавие. После смерти Шлее здесь ничего не изменилось. В его кабинете перья все еще лежали рядом с пресс-папье, а множество фотографий свидетельствовали о счастливо прожитой жизни, почти без единого намека на невидимые глазу драмы. Здесь же находились фотографии Валентины с Ноэлем Кауэрдом и герцогиней Виндзорской, с Рексом Харрисоном, который жил этажом выше.
В 1970 году Сесиль оставил воспоминания о своем посещении Восточной Пятьдесят Второй улицы:
«Я пришел домой к Валентине, чтобы попросить у нее один из театральных костюмов для моей музейной коллекции (в музей Виктории и Альберта). Я не был у нее около двадцати лет, отчасти из-за ситуации со Шлее и Гарбо, но главным образом потому, что Валентина — одна из невыносимейших эгоцентриков-маньяков. Теперь, когда она постарела, мало кто согласен заискивать перед ней, поэтому Валентина была готова отдать мне все, что попрошу. Поначалу меня поразило, как ее квартира была похожа на квартиру Гарбо. Возможно потому, что у них одинаковая планировка (все-таки это одно и то же здание), но главное — все те же чрезмерные украшения и побрякушки: аляповатая позолота соседствует с великолепными образцами в стиле Людовика XV. Повсюду, словно пятна экземы, намалеваны цветы (особенно по стенам) — совершенная безвкусица. Однако главным потрясением стала сама Валентина: зубы у нее явно вставные, а нос стал более мясистым, глаза, наоборот, превратились в щелки — она вся какая-то бесцветная, хотя когда-то производила впечатление настоящей красавицы.