И тогда Голливуд вспомнил о ней и обнаружил, что она может стать самой сладострастной любовницей в мире, что она умеет целоваться лучше, чем кто-либо другой, в избытке наделена притягательностью. Она появилась в таких фильмах, как «Плоть и дьявол», «Искусительница», «Любовь», «Поцелуй», «Влюбчивая женщина», «Загадочная женщина». Молодой офицер, в форме руританской[2] армии и в перчатках, кивком кланялся ей и целовал ей руку, затем они смотрели друг на друга полузакрытыми глазами, приоткрыв рот и с подрагивающими ноздрями, после чего следовал крупный план страстных объятий.
Вся ее кинороль стала лишь мимолетной фазой ее существования, которая, как вам кажется, началась и закончится вместе с ней. С ее чуть безумной внешностью, с глазами, в которых читаются какие-то странные мысли, и усталой улыбкой, она — воплощение леонардовской Джоконды: ясновидящая, которая, будучи наделена некой только ей известной мудростью, знает и видит все».
«Мои отношения с мужчинами куда романтичнее, нежели с женщинами»
Интимная жизнь Сесиля Битона началась в Хэрроу с близких отношений с Эдвардом Ле Басом. Сесиль позже признавался, что в школе был довольно женственным и нередко пользовался пудрой и губной помадой. Он рассказывал Гарбо, что отец однажды ужасно рассвирепел, поймав его «накрашенным», и в наказание запер на целый день в комнате.
После Хэрроу Сесиль познакомился с Керлом Ленгом. Этой дружбе суждено было стать одним из многих обреченных увлечений Сесиля, поскольку Ленг уже повстречал Роберта Готорна Харди, ставшего ему до конца дней самым близким другом.
Сесиль пережил несколько интимных приключений в Кембридже, особенно когда принимал участие в любительских постановках. Он был предметом довольно пристального внимания со стороны высокого гребца по имени Бен Томас, который вскоре занял респектабельный пост директора Центрального Бюро Информации. Там же, в Кембридже, имели место неизбежные студенческие попойки, подробно описанные самим Сесилем, который, протрезвев к утру, подробно излагал на бумаге мельчайшие детали вчерашней вакханалии. Большинство других студентов, которые были не прочь таким образом развлечься, в конце концов с удовольствием предавались гетеросексуальным отношениям, женились на светских барышнях и заводили романы с известными куртизанками тех дней.
В своих дневниках Сесиль частенько предавался размышлениям относительно своей собственной сексуальности. Ему ужасно не хотелось признаваться в том, что он гомосексуалист, но и мысли об интимных отношениях с женщиной приводили его в ужас.
В октябре 1923 года он писал;
«Мое отношение к женщинам следующее — я обожаю танцевать с ними, водить их в театр и на частные просмотры, говорить с ними о нарядах, спектаклях и женщинах, но в действительности мужчины нравятся мне куда больше. Мои отношения с мужчинами всегда были куда более романтичными, нежели с женщинами. Мне ни разу не приходилось любить женщину, и не думаю, что это когда-либо произойдет и я испытаю те же чувства, что и к мужчине. Я действительно, ужасный, ужасный гомосексуалист, хотя и пытаюсь изо всех сил не быть им. Я изо всех сил пытаюсь быть хорошим, а не дешевым и омерзительным… ведь насколько приятнее быть нежным и обыкновенным и спать в одной постели, но на этом все кончается. Все остальное мне просто отвратительно, и все-таки это ужасно трудно…»
Врожденная застенчивость Сесиля и смущение по поводу собственной сексуальности были в полной мере продемонстрированы им в декабре 1966 года, когда он размышлял о последствиях доклада Волфендела и принятого парламентом законодательства, дававшего относительную свободу гомосексуалистам, достигшим двадцати одного года.
«В последние годы терпимость относительно данного предмета привела к тому, что те предрассудки, от которых я остро страдал, будучи молодым человеком, теперь потеряли всякий смысл. Даже сейчас я могу лишь весьма туманно осознавать, что слишком поздно научился входить в комнату, полную людей, не испытывая при этом чувства вины. Войти в комнату, полную мужчин, или же посетить туалет в «Савое» — все это когда-то требовало от меня усилий. По мере роста моих творческих успехов ситуация значительно упростилась. Однако стоит только хорошенько поразмыслить, какой ущерб, какая трагедия явились следствием недостатка сочувствия к столь деликатной и трудной теме, что сейчас воистину для нас настало время праздновать. Что касается меня, то я благодарен. Может быть, это звучит несколько эгоистично, но мне жаль, что этот замечательный шаг вперед не был сделан раньше. И дело вовсе не в том, что мне бы хотелось добиться полной вседозволенности, — нет, я просто устал ощущать себя преступником и изгоем, и жаль, что в самые трудные для меня годы юности я был лишен этой моральной поддержки».