Спустя несколько дней Марлен написала снова, на этот раз на своем любимом французском, пояснив, что не способна изливать любовные чувства по-английски. Марлен утверждала, что была уже готова покинуть Голливуд, однако теперь наверняка останется. Ею движет надежда, что время от времени она будет видеть Мерседес — ее глаза, ее руки, которые теперь для нее дороже всего на свете. Марлен уверяла возлюбленную, что как только та устанет от нее, она тотчас сойдет в могилу, даже не требуя от Мерседес, чтобы та проронила над ней хотя бы единую слезинку. Марлен вместо подписи приложила к листу ладонь, предварительно запечатлев на ней поцелуй, в знак благодарности за то счастье, что подарила ей Мерседес, и присовокупила заверения в вечной любви.
Мерседес жаловалась на то, что по мнению Марлен их любовь должна продолжаться «вечно».
«Никогда не произноси слово «вечно», ибо в любви это всегда подобно святотатству. Никто не способен понять, действительно ли он с этого момента проникся истинной любовью или же, попросту дав клятву, тотчас забудет о ней. Никто не произносит слова «вечно», ибо любовь ни к чему не обязывает».
В октябре Марлен купила для Мерседес несколько пуговиц и отослала их вместе с письмом, которое заканчивалось воздушным поцелуем, предназначенным для рук и губ Мерседес, которые, как уверяла Дитрих, изменились со времени их встречи. В ноябре Марлен послала Мерседес халат и несколько носовых платков, которые она приобрела в отделе товаров для мужчин в универмаге «Буллоке». Вскоре последовали такие соблазнительные подношения, как часы, таблетки, пирожные, бальзам для волос.
Мерседес и Марлен часто проводили время вместе. Однажды Марлен послала подруге записку, в которой говорилось, что в Голливуд прибыл Штернберг, которому необходимо встретиться с ней вечером. Дитрих ничего не оставалось, как сказать ему, что она будет ждать его дома, поскольку встреча, по всей видимости, была довольно важной. Марлен извинилась перед Мерседес, что не сможет пообедать вместе с ней, однако поспешила заверить, что будет у нее к половине десятого или к десяти. В более чем откровенном письме она призывала Мерседес пообедать одной в ее отсутствие, а затем лечь спать и дожидаться ее в постели. Сама она, мол, не задержится и минутой больше, чем это окажется нужным.
В то время Марлен жила в доме номер 32 по Оушн-Франт-авеню в Санта-Монике. Нередко хозяйка дома в компании двух друзей-акте-ров, Мартина Козлека и Ханса фон Твардовски, захватив с собой дочь Марию, отправлялась купаться.
Мерседес впоследствии писала:
«В целом мы чудесно проводили время по соседству с пляжным домиком».
Мерседес называла Марлен «моя золотая». Какое-то время спустя Мерседес адресовала подруге небольшую любовную записку:
Все это как нельзя лучше соответствовало избранному Мерседес жизненному пути, который одновременно пересекли две самые яркие звезды того времени.
Гарбо и Дитрих то и дело сравнивали между собой, и вывод неизменно бывал один и тот же — Гарбо с легкостью выходила из этого «соревнования» победительницей.
«Дитрих — профессионал своего дела, в то время как Гарбо — художник», — этот вердикт вынес писатель Фрэнсис Уиндэм, тот самый, кто в 1960 году помог Мерседес опубликовать в Англии ее мемуары. В тридцатые годы обе актрисы, казалось, воплотили в себе все великолепие греха.
Личная жизнь Мерседес, судя по всему, была бурной и насыщенной, однако в это время у нее возникли нелады с «МГМ». Это стало следствием того, что Мерседес не позволила Ирвингу Тальберту внести не соответствующие исторической истине изменения в сценарий о Распутине. Главный ее аргумент заключался в том, что княгиня Ирина Юсупова, супруга князя Феликса, убийцы Распутина, ни разу не встречалась с сибирским старцем, а значит, сцена, в которой тот соблазняет ее, противоречила исторической правде и была оскорбительна по своей сути. Мерседес додумалась до того, что попробовала заручиться согласием князя Юсупова опубликовать рассказанную ей с глазу на глаз историю. Таковое было получено, однако князь дал однозначно понять, что если в фильме изобразят его супругу, то он подаст на компанию в суд. Мерседес предупредила Тальберга о возможных последствиях, однако тот был убежден, что, проконсультировавшись с князем, она переступила границы дозволенного. Мерседес заявляла, что якобы спасла Тальберга от судебного разбирательства и вообще дружба куда важнее отношений по службе. Тальберг в сердцах аннулировал контракт, и Мерседес осталась без работы.