Объединившись, МГМ сумела переманить к себе Ирвинга Тальберга. Этого продюсера не зря прозвали «вундеркиндом Голливуда», Ирвинг был молод, амбициозен и гениален, он нюхом чуял темы, сценарии и актеров, приносящих прибыль. Если Тальберг сказал, что сценарий не годится, его никто не стал бы снимать, будь сценарист хоть семи пядей во лбу (так не раз бывало с моей подругой Мерседес де Акоста). Он открывал таланты, словно бутылки с шампанским на Новый год – легко и безошибочно.
А еще Тальберг был известен своими пересъемками. Он придумал после завершения «чернового» варианта фильма (иначе назвать нельзя, никто не мог сказать, что последняя команда режиссера «Стоп! Снято!» действительно последняя) показывать отснятый материал тестовой аудитории. Если зрителям что-то не нравилось или вообще вызывало отторжение, то эпизоды безжалостно переснимались. Это было не всегда верно, потому что зрители могли не понять, быть не в настроении, но Тальберг свято верил в правильность такого подхода, и никто не мог его переубедить, что такой кинематограф может остаться на месте, потому что зрителям обычно нравится только то, что привычно.
Тальберг умер в середине тридцатых молодым, ему не было и сорока, а перед тем долго и серьезно болел, но продолжал работать на МГМ. Его болезнь позволила Майеру все взять в свои руки и окончательно развернуть студию в сторону съемок развлекательной продукции. Майеру нравились красивые фильмы с красивыми актрисами и актерами, роскошными декорациями и минимальными проблемами. Он твердил, что люди ходят в кино вовсе не затем, чтобы видеть на экране себя или соседей, решающих привычные жизненные вопросы, зрители хотят развлекаться, значит, им нужно дать именно такую продукцию.
Луис Барт Майер был прав, но в ограниченное время, названное «золотым веком Голливуда». Я застала начало этого века, когда складывалась сценарная и постановочная политика МГМ. Мы делали красивые, открыточные фильмы, имеющие мало общего с реальной жизнью по эту сторону экрана, но тогда зрителю действительно было нужно именно такое кино. Когда зрительские вкусы изменились, стали пользоваться спросом не столько развлекательные и часто пустые фильмы, а напротив – серьезные драмы, умные психологические картины и прочее, сначала потерпел крах и ушел Майер, потом потеряла лидерские позиции МГМ.
Но когда мы с Морицем Стиллером появились в Голливуде, до этого было еще очень далеко, МГМ успешно снимала фильмы в павильонах городка Калвер-Сити, где была съемочная площадка студии, постановочной частью заправлял Ирвинг Тальберг, а финансовые вопросы и вопросы политики студии решал в основном Луис Майер. Джо Шенк, когда-то организовавший студию вместе с Майером, занимался в основном вопросами проката.
В МГМ правил всесильный Луис Барт Майер, на других студиях были собственные боги, решавшие, кому и что играть, кому быть, а кто может собирать вещи и уезжать. Они приглашали и выставляли вон, они правили бал в кинематографе. И нужно быть настоящей звездой, за которой бегали бы и студии, и репортеры, и зрители, чтобы рискнуть диктовать свои условия всемогущим правителям империи Голливуда.
Нет, была еще одна возможность диктовать свою волю: просто не слишком дорожить возможностью играть в Голливуде, но при этом уже чего-то стоить. Именно так поступила я, но об этом позже.
Да, в Голливуд я приехала еще не звездой, вернее, для Голливуда не звездой, для МГМ популярность в Швеции не значила ничего, все пришлось начать заново. Но я уже чего-то стоила. В Америку приехала не Грета Ловиса Густафсон, а Грета Гарбо, и сделал меня таковой Мориц Стиллер.
Шоу был прав, создавая своего «Пигмалиона»: чтобы простая продавщица цветов (как и продавщица шляп, и кто угодно другой того же уровня) стала леди, нужны усилия доктора Хиггинса, то есть Пигмалиона. Без Пигмалиона Галатея невозможна.
У меня было несколько Пигмалионов.
Первый и главный, безусловно, Мориц Стиллер.
Он сделал из толстушки-жеманницы актрису.
Второй – Харри Эдингтон.
Мориц научил меня играть, а Эдингтон – быть звездой. Это не одно и то же.
Третий Пигмалион – Гейлорд Хаузер.
Это божество – диетолог, сумевший создать мою диету и заставить меня вести правильный образ жизни (не сумел только отучить курить), а еще он настоящий друг, под крылышком у которого можно было хотя бы ненадолго укрыться от назойливого внимания репортеров и поклонников.
Четвертый – Адриан Гринбург.
Адриан научил выглядеть леди. Я ненавидела сшитые им костюмы и платья, но носила именно их, прекрасно понимая правоту мэтра моды.