— Какая же я чужая? Ты же тоже мне не рассказываешь про всех своих поклонников. И правильно делаешь, Куинн, я не вмешиваюсь. Ну хорошо, слушай, шантажистка. На прошлом Рождественском балу со мной произошёл очень странный случай, — начала она, стараясь придать голосу равнодушный и насмешливый тон. — Пошла я отдохнуть от шума в галерею, смотрела картины и незаметно заблудилась. Не смейся, пожалуйста. Там перед гостиной Вампуса настоящий лабиринт.
— Знаю. — Куинни подняла голову и заинтересованно посмотрела на Тину.
— И в одном самом тёмном коридоре — альков с мягким диваном. Пылища ужасная!
— Точно! — Сестра во все глаза уставилась на Тину и даже отодвинулась, взволнованно ёрзая.
Та стала подробно рассказывать историю с поцелуем, заново, очень остро (настолько, что почувствовала, как вспыхнули щёки и запахло пачули) испытывая свои прошлогодние переживания. И через пару минут умолкла… В эти короткие минуты она поведала всё и поразилась, что для столь важного рассказа понадобилось так мало времени. Тине казалось, что о поцелуе можно рассказывать до самого вечера.
Жадно выслушав её, Куинни запальчиво воскликнула, фыркая:
— Бог знает что такое! Бросается на шею и целует, даже не окликнув! Как мальчишка! Психопат! — Она будто подавилась своими словами, судорожно сглотнула и добавила гораздо спокойнее, хотя и дрожащим голосом: — Какой-то. — И попыталась мягко улизнуть с кровати.
Тина, чуть не задохнувшись невероятной догадкой, развернулась к ней всем корпусом и схватила за локоть:
— Кто психопат? Ты его знаешь?!
Куинни так уверенно и честно замотала головой, что ввела бы в заблуждение любого, кроме сестры.
Та заглянула ей в глаза:
— Не отворачивайся. Куинн, кто он? Твой… О! Куинни, нет! Это к тебе он спешил на свидание в потёмках?!
Куинни зажала себе рот ладонью. Но её слов Порпентине и не требовалось — она без них и без всякой легилименции легко читала всё, что было у той на душе и в прекрасной головке. Глупышка влюбилась в своего декана Персиваля Грейвса и крутила с ним роман. Или он крутил с ней. Каков! С ученицей! Немыслимо. Как он мог?! А она, Тина, как могла быть настолько слепа и глуха, чтобы не заметить, по кому на самом деле вздыхает её малышка Куинн. Уж, конечно, не по мальчишкам сверстникам, которые толпами окружали её.
Шок прошёл через несколько мгновений. Тина Голдштейн умела владеть собой. Училась прямо сейчас.
— А как же этот русский Мурый? — спросила она, не глядя на Куинни. — Хороший юноша, вы ведь с ним переписываетесь, я полагала… Впрочем, это неважно. Теперь неважно, — добавила шёпотом.
Сестра выглядела словно пойманный за преступлением шаловливый домашний любимец, который, конечно, набедокурил прилично, но вряд ли будет серьёзно наказан. Потому что мил, обожаем и может виноватой улыбкой, трогательным взглядом и понурым видом растопить самые холодные сердца и выклянчить любые прощения. А у Порпентины Эстер Голдштейн сердце никогда не было холодным. Уж кому это знать, как ни Куинни…
— Ты с ним всё ещё встречаешься? У вас серьёзный роман? — без эмоций, будто о чём-то само собой разумеющемся спросила Тина. Ей хотелось отшвырнуть плед, вскочить с кровати, схватить самую красивую чашку, нет, лучше супницу из столового сервиза, и со всего маху садануть ею об пол. Так, чтобы осколки отлетели шрапнелью и вонзились в стены! А потом сорвать с окон занавески, свалить к ним в кучу все платья и юбки, чулки и панталоны, какие только найдутся в квартире, и растоптать всё это! Лучше поджечь! Ещё разбить вдребезги все зеркала, чтобы больше никогда не видеть собственного отражения!
Расслабившись от спокойного тона сестры и решив, что она больше не сердится, Куинни беспечно пожала плечиком:
— Что ты, нет. Мы расстались. — Её глаза погрустнели, кажется, в них даже навернулись слёзы. — Он очень достойный мужчина, ты не думай о нём плохо. Я сама виновата, влюбилась, как дурочка. Мы уже с лета не встречаемся. Как только он ушёл из школы… — Куинни резко замолчала и украдкой взглянула на сестру, пытаясь сообразить, поняла ли та что-то по её оговорке или догадалась раньше?
Не поведя и бровью, Тина вздохнула:
— Ну и хорошо. Главное, Куинн, не позволяй мужчинам разбивать твоё сердечко, остальное — глупости. Если ты сегодня задержишься на вечеринке у Шарлотты, то обязательно позвони. И не забудь зонт, на улице дождь.
— Кому же я позвоню? Ты ведь будешь на балу. Пожалуй, переночую у Шарлотты, не волнуйся, веселись там за нас обоих, передавай привет школе и Клементину. — Совершенно успокоившаяся Куинни хихикнула. — С наступающим Рождеством, дорогая! — Поцеловала Тину в щёку и уселась за туалетный столик. — Может, тебе всё-таки помочь с вечерним макияжем?
Тина закатила глаза, накинула пеньюар и отправилась варить кофе. «Ты сильная, Порпентина Голдштейн, — думала, проворачивая кофейные зёрна в ступке, — вот тебе новое задание: справиться с этим без слёз и прочих глупостей…»
Она завтракала дольше обычного, потом взялась перемывать всю посуду и начищать столовые приборы.
Когда собравшаяся сестра, ещё раз чмокнув её в щёку и пожелав провести прекрасный вечер, убежала со словами:
— Увидимся завтра. Не забудь положить мне в чулок подарок! Приду утром — проверю! — Тина вернулась в спальню, достала из тайного ящика празднично упакованную коробочку и, засунув в тёплый чулок Куинни, прикрепила красивым бантом к каминной полке.
Потом забралась в постель и с головой укрылась пледом.
Думать о том, точно ли Персиваль Грейвс или кто-то другой подарил ей поцелуй с ароматом пачули, предназначавшийся Куинни и так изменивший её жизнь, она не хотела. Потому что несмотря ни на что мистер Грейвс ей очень нравился. И не нравился одновременно. Она готова была его убить или даже отхлестать по щекам! И в это же самое время до слёз хотела ещё хоть разок прикоснуться губами к его губам… А ещё потому, что отчётливо понимала: без этого случайного поцелуя так и осталась бы до последних своих дней бесцветной Гретой Ото, не испытала бы всех волнительных прекрасных эмоций, не увидела бы чудесных снов о любви, не погрузилась в такие сладостные светлые мечты. Не распробовала бы вкус зимы, никогда не посмела бы пригласить на танец парня, вряд ли бы решилась стать мракоборцем. Не поняла бы главного. О людях. О себе. Не узнала бы, кто она, Порпентина Эстер, на самом деле, чего желает, к чему стремится. Кого хочет любить. И ждать, пусть до конца жизни. И дождаться.
К вечеру над Нью-Йорком, словно соблюдая традиции Рождества, опять пошёл снег. На этот раз он, медленно вальсируя, кружился пушистыми хлопьями и мягко укрывал лужи и мокрые мостовые. Самые крупные и любопытные снежинки заглядывали в тёмные окна квартирки сестёр Голдштейн. Но крепко спящая Тина их не видела. Она до самого утра гуляла под звёздами по заснеженным тропинкам у хрустального водопада с милым, застенчивым, сильным, верным, добрым, заботливым, с самым лучшим мужчиной на свете. Со своим любимым. И всю рождественскую ночь напролёт целовалась с ним, тая от счастья. Был ли это Персиваль Грейвс? Кто знает…