— Ценный вклад в общее дело, — ввернул комментарий Мартин. Однако, Эдвин продолжил.
— Думаю, ему не больше двадцати — двадцати пяти лет. Обратите внимание на возраст жертв. 17–18 лет. Безымянные пальцы. Скорее всего, у него были отношения с девушкой такого же возраста, и расстались они недавно. Он знает куда бить — он знаком с анатомией. Может быть, студент-медик.
Комиссар Эггер одобрительно кивнул. Ему нравился этот парень.
— И что у нас получается?
— Студент старших курсов медицинского учреждения, который недавно расстался с подругой.
— Это сотни людей, — выдохнул Мартин. — Что по отпечаткам у первой жертвы?
Лота открыла ноутбук.
— На теле есть часть отпечатка ладони. Похоже, убийца действовал без перчаток. Оставлен на руке, когда он перетаскивал ее. Трудно будет его идентифицировать — оставлен кровью, но сильно смазан.
Как же Грета была далека от этого мира.
— Пошел на дело с ножом, но без перчаток, — уточнил Курт.
— Спонтанное убийство, — Маркус провел рукой по подбородку. — Он не готовился.
— Но носил с собой нож, — сказал Мартин.
— Что свидетели по первому убийству?
— Ничего, — ответила Лота, — Пусто. Скорее всего, он убил ее ночью. Ночью в тех местах мало людей.
— У Новой арены? — на лице Курта отразилось сомнение, — В тот день был футбольный матч.
— Точно, — подхватил Эдвин, — Кто-то должен был видеть.
— В таком случае наши свидетели — это тысячи людей во всех районах города, — Мартин понял неутешительные перспективы дела.
— А что перекупщик билетов? — спросил Курт.
— Я говорил с ним вчера, — ответил Мартин, — Говорит, кроме возни у помойки не видел ничего. Дохлый номер.
— Когда вы закончите пробивать отпечаток? — осведомился у Лоты Маркус.
— Компьютер выдает час-полтора.
Маркус удрученно покачал головой и вернулся к папке, принесенной Мартином.
Дом погрузился в тишину.
Все это время Грета трудилась на кухне, помешивая макароны в кастрюле и украдкой поглядывая в соседнюю комнату. Все, кроме отца, сидели к ней полубоком, отец — спиной, и она могла хорошо видеть Мартина, как и он мог видеть ее. Но едва ли он бросил на Грету хотя бы один-единственный взгляд с тех пор как вошел. Словно забыл о ее существовании, если бы не одно но. Когда нервничал, он ерошил волосы, зачесывал пальцами назад. С тех пор как пришел, он сделал это движение уже несколько раз — это выдавало в нем потерянное душевное равновесие, но едва ли имелась малейшая вероятность, что это связано с Гретой.
Она не знала, злилась ли она на него так, как раньше, но какое-то смутное чувство тоской отдавалось в ее душе. Мартину, по подсчетам Греты, было двадцати восемь — двадцать девять, но из-за светлых вьющихся волос и манеры одеваться исключительно в джинсовые куртки, он казался младше своих лет. При первом взгляде на него Грета бы никогда не подумала, что этот парень не расстается с табельным оружием. Что этот парень убивал. Она вернулась к сковороде.
Когда Грета заваривала чай, Мартин зашел на кухню и попросил стакан воды. Так попросил, будто между ними никогда ничего не было: ни поцелуев, ни смущенности, ни той ночи, когда уставший и мокрый, он лежал на ней, прижимал к себе, дрожащую и хрупкую. Будто он никогда не зарывался лицом в ее волосы, не покрывал поцелуями, не убаюкивал в объятиях и никогда не разрывал ее сердце на части, бросив, ничего не объяснив. Он смотрел на нее, и по его лицу было трудно понять, о чем он думал и что чувствовал. Может, и ничего. Она еще хранила набросок их рук, который нарисовала по прибытии домой из Каменной бухты. Она никому его не показывала кроме учителя живописи, даже Сунниве. Мартину тем более никогда не покажет. Было бы лучше выбросить его, или сунуть в дальний угол мансарды — ее угол забвения ненужных вещей, где хранится всякий хлам вроде обрезков паспарту, и где уже собирает пыль подаренный Мартином плюшевый кот. Пару раз Грета собиралась его выбросить, но рука так и не поднялась. Грета могла только гадать, что с ее рамкой с дельфинами из серебряной пластики сделал Мартин. Если ему было настолько наплевать на ее чувства, когда он ее бросал, что даже не поцеловал, не обнял на прощание, ее труды вполне могли в тот же день оказаться на помойке, или еще хуже — быть передарены.