— Из того, что вы говорите, следует… — тут Йозеф метнул взгляд в сторону, раздраженный вспышкой пыхтения и цыканья, донесшихся от окна, — …что единственная разница между человеком и машиной вроде вас сводится, судя по всему, к душе.
Лили покачала головой.
— Душе нужно лишь одно: пережить все возможные разновидности боли, какие может предложить этот мир. Души так охочи до боли, что им нет дела, естественно тело или рукотворно. В естественном теле душа может чувствовать боль. В рукотворном — наблюдает за результатами.
— Но есть же и удовольствия, — вымолвил Йозеф, глубоко потрясенный. — Любовь, дружба, служение, знание.
— Удовольствие — лишь тропа к боли, потому что оно всегда заканчивается… — Лили глянула в потолок, Йозеф проследил за ее взглядом. Они, похоже, влетали в приоткрытое окно — другие бабочки, ибо сейчас не менее полусотни их безнадежно билось о штукатурку.
Гудрун придется выгонять их щеткой. В саду, судя по всему, нашествие этих созданий.
— Чем? — настаивал на ответе Йозеф.
— Смертью, — сказала Лили. — Страх умирания приносит людям величайшую боль. Смерть присуща любому виду радости. И смерть прекращает любую боль.
— А что происходит, когда умирает машина? Возвращается ли ее душа к Богу?
— Бог — изобретение человека, — ответила Лили.
— Довольно. — Гудрун, пунцовая, дрожащая, втиснулась между Йозефом и Лили, на ходу запихивая шитье в корзинку. — Не собираюсь я больше слушать это беззаконие. Что бы сказал ваш отец, герр доктор? Что бы он сказал? — Тут она обернулась к Лили. — Еду я тебе позже принесу, девонька. Хочешь — ешь, а не хочешь — не надо. Я в твои гнусные игры играть отказываюсь. И кстати, не жди, что я тебя буду спать укладывать. Ты сама о себе вполне в силах позаботиться.
Йозеф оказался за дверью, которую с грохотом захлопнули, сам не понимая как.
— Поражаюсь, как вы можете вести такие вот беседы, герр доктор, — сказала Гудрун.
— Видимо, какая-то разновидность многобожия, — пробормотал Йозеф. — Она хорошо образованная девушка.
— Она умеет читать, если вы об этом. У нее в комнате все до единой книжки снимали с полки. Точно вам говорю. Объяснять, с чего я взяла, не буду. Скажу только, что у меня всего одна пара рук, а дом у вас немаленький. — Гудрун поджала губы. — Если, конечно, она не пыталась выяснить, не спрятано ли чего за книгами.
Сегодня, обнаружив, что деликатные уговоры не приносят плодов, а прямой приказ тут же исполняется, провел с фройляйн Лили две беседы. Выяснилось, что девушка хорошо образована и обладает изрядным умом. Однако, что бы ни случилось в ее прошлом, оно привело к растождествлению Лили с ее эмоциональным откликом. Лили утверждает, что не испытывает никаких чувств — ни отрицательных, ни положительных, — что она, короче говоря, превратилась в машину. Ее толкование этой фантазии — мрачный, безрадостный взгляд на мир, поддержанный простой логикой, почерпнутой из атеистической литературы. Лили также помянула человека, ответственного, похоже, за нападение на нее. Она именует его чудовищем и смело утверждает, что найдет его и убедится, что его накажут. Я уверен, что мы добились заметного улучшения и Лили готова к лечению.
Два
Папа говорит, мне надо радоваться, что я родилась в таком красивом месте. Тут много важных людей. Которые кое-что значат. Которые добьются для всех лучшего будущего. А я вот совсем не рада и не думаю, что он радуется сам. Когда мы уезжали из настоящего нашего дома, папа сказал, чтоб я осталась в машине с игрушками и книжками, а сам отправился запирать дом. Чуть погодя я пошла за ним и услышала, как он бродит по дому и разговаривает с мамой, а это глупость ужасная, потому что мамы там нету.
— А что я могу поделать, Лидия? — спрашивал он у кровати. — Хуже некуда — ввязываться в такое, но сейчас время опасное. — Он взял мамину щетку для волос и провел рукой по щетине. — Как иначе мне ее уберечь?
Я высунулась из-за двери.
— Кого уберечь, пап?
Папа очень рассердился и вывел меня наружу.
— Пора тебе уже делать, что тебе велят, девушка.
— Не хочу уезжать. — Я уперлась и попыталась не дать запихнуть себя в машину. — Нет! Нет! — Я вопила так громко, что дама из соседнего дома распахнула окно — поглядеть. Папа втолкнул меня на заднее сиденье и завел мотор. Пригладил волосы и промокнул лоб, поглядывая на меня в зеркальце.
— Будь хорошей девочкой, и мы по дороге заедем в какое-нибудь славное место.
— Не буду. Не хочу.
— Ладно, Криста. — Папа вздохнул. Он теперь вздыхает гораздо чаще, чем прежде. Я забралась на сиденье и смотрела, как наш дом делался все меньше и меньше, пока совсем не исчез.