— Точно, — согласился Беньямин, по-прежнему отклоняя приглашение к крену в политику. — Так ты говоришь, те девчонки могут быть кем угодно и откуда угодно. — Он примолк. — Может, из дома удрали. Или их похитили. Даже, может, память они потеряли.
— Многие хотели бы, думаю, коли обслуживают отребье, какое сюда хаживает. — Хуго стукнул пустой кружкой по столу. Схватил следующую, оставшуюся придвинул Беньямину, а затем нагнулся и, громко рыгнув, пнул мальчишку. — Еще пива!
Беньямин спешно допил свое. На сей раз Хуго не обратил внимания на официанта, протащившего по столу тряпку и бесцеремонно грохнувшего свежей порцией кружек о стол. Мальчишка, держа в охапку драную рубаху, свернутую в тюк, набитый объедками, хлебными корками, хвостиками колбасок, потными обрезками сыра и Salzgurke[50], обгрызенным с одного конца. Парнишка был бос. Беньямин, верно, поморщился — Хуго прищурился и склонился к нему.
— У этого паршивца дела получше, чем у многих. Потому он и цел еще. Думаешь, мне охота, чтоб он всю жизнь за мою штанину держался? Нет уж, черт бы драл. Я свои мысли едва слышу за его постоянной трепотней.
Беньямин хохотнул. По его наблюдениям, пацан едва ли слово сказал за последний час. Остальное время молчал как могила, если не считать нечастых припадков шмыганья носом.
— Не представляю, как ты терпишь такой шум. Ты — сама филантропия, друг мой.
— Не могу я бросать их всех умирать, — пробормотал Хуго, и у Беньямина по спине пробежал холодок. — Мы на пути в Геенну, и весь белый свет отвернулся от детских страданий.
— В Геенну, — повторил за ним Беньямин. В Талмуде она именуется Геиннам. Сам он больше не следовал религии праотцев, но помнил устрашающие образы, какие возникали от чтения Книги пророка Исаии. В Геиннаме жгут. Жуткое место детских жертвоприношений, безжалостного заклания. Те сцены из книги по-прежнему вызывали ночные кошмары, после которых Беньямин радовался, что живет в цивилизованной стране в просвещенные времена. — И царь проводит сыновей своих чрез огонь[51].
— Ваша Геенна, наша Преисподняя, — сказал Хуго, коротко отвлекшись на утоление своей непомерной жажды. — Тот же кровожадный Бог угрожает той же злосчастной загробной жизнью, если ему не кланяются, не убивают и не самоуничижаются в его честь по полной. Рабские религии, все до единой. — Он вытаращился на мальчишку, жевавшего объедки. — А мерзавец-то по второму разу оплошал.
— В чем?
— «Обстлер»[52]! — рыкнул Хуго, замахиваясь. Мальчишка увернулся и удрал.
— Ты поминал пропавших девиц, — сказал Беньямин, пытаясь вернуть разговор в нужное русло. — А поточнее знаешь? Из приличных семей девиц, в смысле.
Мутный взгляд Хуго прояснился.
— Не поминал я никого пропавшего. Что у тебя за дело вообще?
— Может, тебе выгода будет, — сказал Беньямин находчиво. Хуго фыркнул.
— Тогда тебе не повезло. Город пропавших девок прибирает. Вена обсижена сутенерами и бордельными мамками. Что не диво: всякая сытая фрау распускает горничных, когда семья уезжает в летнюю резиденцию. И что же делать бедным сучкам, если им вернуться некуда? Есть ли с того печаль хозяевам? Нет. И вот она, легкая пожива Hurenböcke — грязным сутенерам. Лето — самое урожайное время: престарелые мамки прочесывают парки и набережные и собирают молодых девушек — обещают им жалость, еду и временную крышу над головой. И вот пожалуйста: у них уже новая профессия — навзничь на спине, в Болгарии, Турции, Румынии и даже здесь. — Хуго примолк, чтобы выпить, и накренил кружку так, что жидкость полилась по его подбородку, по шее и за воротник. Потом утер лицо рукавом и вновь мощно и громко срыгнул. Высокий востролицый мужчина, проходя мимо, глянул на него сверху вниз, сложив губы в фигуру отвращения.
— А есть ли какой-нибудь учет этих горничных? — спросил Беньямин, неуютно поерзав. Даже добрая фрау Бройер перед отъездом в Гмунден отпустила пухлую маленькую Грет. Он огорчился уходу кухарки — та была почти ребенок, сплошь песни, старые сказки, приправленные ее собственной буйной фантазией, — но о ее дальнейшем благополучии он не задумывался. Журналист пожал плечами и развел руками.
— С чего бы?
— Просто интересно. — Беньямин почесал в затылке. Значит, Лили, может, была чьей-то горничной — старшей горничной, разумеется, — и однажды оказалась без работы и без дома. Вероятно, угодила в такую вот западню, как рассказывает Хуго, но сбежала. Это объясняет плачевное состояние, в котором он ее нашел. Да, наверняка. Ее били. Отняли одежду, а заодно и память. Но, надо отдать ей должное, она не поддалась. Лили слишком милая, слишком чистая, чтобы во что-то такое впутаться… Тут разум ему повело от обилия подробностей, хотя, по правде сказать, он частенько упивался куда более изощренными фантазиями про себя и Лили. Ему подумалось, что у него с горничной — хоть старшей, хоть какой — шансов больше, чем с беглой дочерью из обеспеченной семьи. Хорошая мысль все-таки. И не от выпивки и тепла она. Однако к пониманию, кто же такая Лили, он так и не приблизился. А это важно. Как можно жить и не знать, кем или чем ты был? Беньямин сморгнул и выпрямился, осознав, что Хуго продолжает разглагольствовать.