У Гретхен пока не было мнения о любовных отношениях между кузинами и кузенами. Вернее, о таких отношениях в реальности. В книжках о благородных дамах и кавалерах подобное встречалось сплошь и рядом, но героев, оказавшихся в такой ситуации, больше занимал вопрос, что стоит за их сердечной склонностью – «настоящая любовь» или «голос крови». Вряд ли Сабине помогут советы из романов о жизни аристократических семейств, так что Гретхен предпочла просто промолчать. Тем более что ей уже страшно хотелось есть, и она мечтала поскорее оказаться дома, где ее ждали лапша с ветчиной и овощной салат. По понедельникам у них на обед всегда была лапша с ветчиной. А еще Гретхен про себя надеялась, что на маму сегодня накатило «печное настроение» и она испекла какой-нибудь рулет или трубочки с кремом. Вкуснее домашнего рулета и трубочек нет ничего на свете! Можно только пожалеть тех, кто покупает такие вещи в магазине, – покупные рулеты и трубочки ни в какое сравнение с настоящими, домашними не идут!
Но надеждам Гретхен не суждено было сбыться. На обед была цветная капуста в панировке. Вся квартира пропахла ею. Магда с Гансиком бурно возмущались скучным обедом и потребовали бутербродов с салом на закуску.
– И с чего это у нас сегодня цветная капуста? – в сотый раз спрашивала неугомонная Магда. – Сегодня понедельник! А по понедельникам у нас лапша с ветчиной!
Мама, промычав только свое «м-м-м», покорно принялась делать бутерброды с салом. При этом сама она к капусте не притронулась и опять сидела, печально уставившись в чашку с чаем. Только теперь она еще бросила туда две маленькие таблетки. Гретхен не придала этому значения, решив, что после ужина на встрече с одноклассниками у мамы заболел живот. Бывает. Наверное, таблетки – от живота. Но то, что мама жевала жвачку, Гретхен действительно удивило.
– Ты ведь говорила, что терпеть не можешь эту «вредную резину»! – сказала она.
Мама попыталась вынуть жвачку изо рта: тянула, тянула резиновые нитки, потом кое-как отлепилась от них и, выдавив из себя очередное «м-м-м», ушла в спальню.
Гретхен отправилась в детскую и принялась за домашние задания. Надо было делать математику. Через некоторое время к ней подсел Гансик.
– Знаешь, чем мама в спальне занимается? – спросил он.
– Чем-чем… Прилегла, наверное, – ответила Гретхен. – У нее живот, похоже, болит.
Гансик покачал головой:
– Не прилегла, а легла. Причем на пол. Она там отжимается!
Гретхен так перепугалась, что даже выронила циркуль, которым собиралась строить биссектрису угла.
– А жвачку видала? – продолжал Гансик. – Она штук шесть за раз в рот засунула! Куда это годится? Целый день молчит, только все «м-м-м» да «м-м-м», хлещет чай с какими-то пилюлями, жует жвачку и отжимается!
Гансик был явно встревожен.
– Может, она у нас с ума сошла? – с беспокойством спросил он.
– Пойдем спросим, что все это значит! – решила Гретхен и поднялась со стула.
– Я уже спрашивал, только что, – сообщил Гансик.
– Ну и что она ответила?
– Промычала свое «м-м-м», и все.
Гретхен опять уселась на место.
– Подождем, пока папа придет. Он разберется.
Гансик подошел к двухъярусной кровати, лихо забрался наверх, плюхнулся на матрац, так что пружины заскрипели, засунул по обыкновению палец в нос, закрыл глаза и погрузился в сон. Тихий час! Для Гансика – дело святое.
Гретхен обработала еще семь углов и начертила три треугольника со всеми полагающимися биссектрисами – правда, биссектрисы аккуратно сошлись в центре почему-то только в одном. Справившись с математикой, Гретхен выдвинула нижний ящик стола и достала «Придворные страсти». Она открыла книжку на том месте, где у нее была загнута страница, а для прикрытия положила рядом промокашку из тетради по математике, чтобы в случае чего быстро спрятать постыдное чтиво. А то вдруг еще мама, наотжимавшись, решит заглянуть к Гретхен в комнату и застукает ее за этим занятием. Конечно, никто не запрещал Гретхен читать дешевые романы из жизни благородных семейств. Просто, зная, как мама с папой потешаются над тетушкой Эммой, которая тоннами заглатывает любовные истории не слишком высокого пошиба, Гретхен предпочитала не обнаруживать свои читательские пристрастия.
Она погрузилась в чтение:
«Глубокая печаль сумрачной тенью легла на правильные черты Астрид фон Гоэнлоэ, когда граф Бодо фон Эссельфинг с язвительной усмешкой на устах отвернулся от нее. Сердце несчастной трепетало, а душа говорила одно: „Он негодяй, но я люблю его! Люблю!“»
Гретхен в ужасе прикрыла страницу промокашкой. В ужас она пришла от того, что осознала: читая о графе Бодо фон Эссельфинге, она представляет себе Флориана Кальба. В ее воображении книжный граф как две капли воды был похож на Флориана! А еще эта дурацкая промокашка с настырными вопросительными знаками: почему от его насмешек ей стало грустно? Почему она не рассердилась, а расстроилась?