Корабль пополз еще медленнее – впереди на ялике, проверяя глубину, шел Олбрайт. Наконец излучину миновали и вышли на чистую воду, однако на этом беды не закончились. Три дня спустя разразилась гроза, и пароходу не раз и не два приходилось идти длинным путем, обходя топляк и мелководье стремнин и излучин. Скорость порой, когда они следовали за яликом со свободным от вахты лоцманом, измеряющим глубину, падала до такой степени, что колеса еле ворочались. Вместе с лоцманом в ялике сидел один из офицеров и кто-то из команды. Они бросали лот и выкрикивали результаты замеров: «полтора», или «без четверти три», или «отметка три».
Ночи, если не было тумана, стояли черные, непроглядные; пароход двигался с большой осторожностью. Скорость приходилось держать не более четверти крейсерской, а то и меньше. При этом в рулевой рубке не разрешалось курить, и все окна и иллюминаторы внизу были плотно завешены, чтобы от корабля не было отблесков на воде и рулевой мог видеть реку.
В такие ночи берега казались угольно-черными и пустынными. Они проплывали мимо, как безмолвные, неподвижные трупы. Иногда берега отклонялись то в одну сторону, то в другую, и невозможно было сказать, где кончается глубокая вода и начинается берег. Река текла черная, будто смертный грех. Ни луна, ни звезды не отражались в ее смоляных водах.
Но Олбрайт и Фрамм, при всей их непохожести, были первоклассными лоцманами и продолжали вести «Грезы Февра», даже когда передвижение казалось невозможным. В моменты, когда пароход застывал неподвижно у какого-нибудь причала, на реке не наблюдалось никакого движения, если не считать плотов и бревен, а также отдельных плоскодонок и мелких пароходиков, которые почти не имели осадки.
Джошуа Йорк каждую ночь проводил на капитанском мостике и отстаивал свою вахту как примерный юнга.
– Я сразу сказал ему, что ночи, подобные этим, не годятся для учебы, – сказал как-то Фрамм Маршу за обедом. – Я же не могу показывать ему приметы, которые сам толком не вижу, правда? Но, должен признаться, этот человек ночью видит как филин. Встречаться с такими мне еще не доводилось. Бывают времена, когда мне кажется, что он видит сквозь воду, и для него не важно, темно или нет. Я держу его подле себя и называю приметы; в девяти случаях из десяти он замечает их раньше меня. Прошлой ночью на половине вахты я решил, что пристану к берегу, и дело с концом. Я бы так и сделал, если бы не Джошуа.
Но Йорк продолжал задерживать судно. Согласно его приказу пароход причаливал к берегу еще шесть раз, в Гринвилле и двух небольших городишках, потом на частном причале в Теннесси и дважды на лесных складах. В Мемфисе у Йорка не было никаких дел на берегу, но в других местах он невыносимо растягивал их остановки. Когда они пристали к берегу в Хелене, Йорк ушел на всю ночь, в Наполеоне он продержал их три дня. Пропадал он неизвестно где и неизвестно чем занимаясь вдвоем с Саймоном. В Виксбурге вышло и того хуже: пришлось простоять без дела четыре ночи, пока Джошуа Йорк наконец не вернулся на «Грезы Февра».
Когда они отчаливали из порта Мемфиса, закат был особенно красивым. Редкая дымка, подернувшая реку, окрасилась в оранжевые тона, а облака на западе стали насыщенного зловеще-красного цвета, в то время как небо алело, словно охваченное пламенем. Но Эбнер Марш, стоявший в одиночестве на палубной надстройке, не смотрел по сторонам, его взгляд был сосредоточен на реке. Расстилавшееся перед ними водное пространство было спокойным. Кое-где ветер слегка морщил речную поверхность, да у корней старых поваленных деревьев, торчащих из берега, течение реки завихрялось, но в основном старый дьявол пребывал в благодушном настроении.
Когда солнце начало цепляться за горизонт, грязная вода приобрела красноватый оттенок. Красный отблеск разрастался, расползаясь по всей поверхности воды, и темнел. Вскоре стало чудиться, что «Грезы Февра» плывет по кровавой реке. Когда солнце скрылось за деревьями и облаками, вода медленно начала буреть, как это случается с кровью, когда она высыхает. Наконец река приобрела черный, чернильно-черный цвет, черный, как могила. Марш наблюдал, как исчезли последние алые водовороты. В ту ночь звезд на небе не было. Ужинать он спустился с мыслями о крови.
С тех пор как вышли они из Нового Мадрида, прошло уже несколько дней. Марш много размышлял о том, что увидел или чего не увидел в каюте Джошуа Йорка. Конечно, до конца капитан не был уверен в том, что действительно что-то видел. Кроме того, даже если это ему не показалось, что из того? В конце концов, в лесу Джошуа мог порезаться… хотя на другую ночь Марш внимательно осмотрел руки Йорка и следов пореза или царапин не обнаружил. Может, он убил какое-то животное… или защищался от грабителей… На ум приходил не один десяток причин, но все они ничего не стоили перед фактом молчания Джошуа. Если Йорку нечего скрывать, то к чему ему окружать себя таким покровом таинственности?