От ее голоса Пёрл-Харбор казался колыбельной.
— Завтра, — врал я.
— Задница твоя завтра! — орала она в ответ.
Хозяйка выглядела лет на шестьдесят, пять раз была замужем и пять раз овдовела; повезло сукиным сынам. Так ей досталась эта многоквартирка. Один муженек оставил. Господь оказал ему услугу, когда прямо на рельсах под Мерседом у мужика заглох мотор. Мужик был коммивояжером: щетки. После того как в машину врезался поезд, муженек перестал отличаться от своих щеток. Так его вместе со щетками, наверное, и положили в гроб, решив, что они — его орган.
В той далекой реальности, когда я еще платил за квартиру, хозяйка держалась со мной очень любезно и, случалось, зазывала к себе на кофе с пончиками. Она любила рассказывать о своих покойных мужьях — особенно о том, который был водопроводчиком. Любила рассказывать, как хорошо он умел чинить водонагреватели. Остальные мужья были как-то не в фокусе, когда она о них рассказывала. Так, будто все её браки случались в мутных аквариумах. Даже тот ее муж, которого сбил поезд, не заслуживал подробного рассказа; тем же, кто умел чинить водонагреватели, она просто нахвалиться не могла. Мне кажется, ее личный бойлер он тоже очень умело починил.
Кофе у нее всегда бывал жидковат, а пончики — черствоваты: в булочной на Калифорния-стрит в нескольких кварталах отсюда она покупала только вчерашние.
Иногда я пил с нею кофе, потому что мне все равно особо нечем было заняться. В те времена все происходило так же неторопливо, как и сейчас, если не считать дела, которое я только что заполучил, но тогда мне удалось скопить немного денег: я попал под машину, а уладили все без суда, и я мог платить за квартиру, хоть несколькими месяцами раньше и съехал из конторы.
А в апреле 1941 года пришлось отказаться от секретарши. Мне этого очень не хотелось. Все пять месяцев, что она работала на меня, я пытался затащить ее в койку. Девушка она была дружелюбная, но я с нею едва добрался до первой базы. В конторе мы немного целовались, а дальше не пошло.
После того как я вынужденно ее уволил, она велела мне отваливать.
Однажды ночью я ей позвонил — и ее прощальный выстрел по телефону звучал примерно так:
— …а кроме того, что ты отвратительно целуешься, ты еще и паршивый сыщик. Попробуй сменить профессию. Коридорный тебе очень пойдет. ЩЕЛК. Ох ты ж…
Все равно у нее задница рыхлая. Я и нанял-то девку лишь потому, что она согласилась на самое маленькое жалованье за пределами Чайнатауна. В июле я продал автомобиль. В общем, как ни верти, а патронов к револьверу у меня не было, как не было денег на них и кредита, а также не осталось ничего для ломбарда. Я сидел в своей дешевой квартирке на Ливенворт-стрит в Сан-Франциско и раздумывал над этим, как вдруг голод, точно какой-нибудь Джо Луис[2] принялся обрабатывать мой желудок. Три добрых хука в утробу справа — и я направился к холодильнику. Большая ошибка.
Я заглянул в него и тут же быстренько закрыл дверцу, чтобы зеленые джунгли не вырвались на волю. Не знаю, почему люди умудряются жить, как живу я. В квартире у меня такая грязь, что недавно я заменил все семидесятипятиваттные лампочки на двадцатипятки, чтобы ее не видеть. Роскошь, конечно, однако что поделаешь. Окон в квартире, к счастью, нет, а то бы мне пришлось по-настоящему туго.
Моя квартира настолько тусклая, что напоминает тень квартиры. Интересно, я всегда так жил? Ну то есть, у меня ведь должна была иметься мама — хоть кто-нибудь, кто велел бы мне наводить порядок, следить за собой, менять носки. Нет, я все это, конечно, делаю, только в детстве, наверное, был такой медленный, что сразу до меня не доходило. Но ведь не просто же так.
Я стоял возле холодильника и раздумывал, как поступить, когда меня вдруг осенило. Что мне терять? Денег на патроны все равно нет, а есть хочется. Мне нужно что-то съесть.
И я отправился наверх, к своей квартирной хозяйке.
Позвонил в звонок.
Ничего подобного она вообще не ожидает — весь последний месяц я пытался от нее ускользнуть, словно угорь, однако постоянно запутывался в сетях ее проклятий.
И теперь, открыв мне дверь, она не поверила, что перед ней стою я. Такой вид у нее был, словно дверная ручка долбанула ее током. Она реально лишилась дара речи. И я этим в полной мере воспользовался.
— Эврика! — заорал я ей в лицо. — Я могу заплатить за квартиру! Я могу все это здание купить! Сколько вы за него хотите? Двадцать тысяч наличными! Мой корабль наконец-то в бухте! Нефть! Нефть!
Она пришла в такое замешательство, что поманила меня в квартиру и показала на стул, чтобы я сел. И по-прежнему не выдавила из себя ни слова. Все шло на ура. Я сам себе едва мог поверить. Я зашел к ней.