Мое место спасения – Италия, – кажется, отошла на второе место, и я всерьез иногда думаю о монастыре. Ведь это тоже Элизиум и Нирвана (глухой монастырь). Книги, келья и лес – больше ничего не надо.
‹…› Пожалуй, правда «La Primavera»[74] полное олицетворение «грациозной, манящей Флоренции». ‹…› Здесь dolce far niente[75], элегия и безрезультатность. От этой картины надо бежать – она-то и есть тот эстетизм, который большой враг мой.
В картине надо отрезать всю правую часть, безобразную по сложности (кроме амура). Тогда настоящее «небытие».
‹…› Мне надо по приезде в Москву сделать очень трудное – забыть или свести до минимума всякую поэзию и искусство, читать 1 газету, научные журналы и… учиться. Концерты тоже к черту. Туда же и библиоманию. Стать самим собою и делать дело. Как это просто и как это трудно. Я себе даже не представляю, чтобы я не купил, если бы видел 1-е издание Фауста, или подобное. Мне не нужно, но я куплю. Я желал бы остаться без денег.
И любовь к Италии штамп, и от него я, дай Бог, освобожусь. Впрочем, купил книгу о Piero della Francesca, которой буду, конечно, заниматься. «Две души во мне живут». ‹…› Элегическое настроение – лучшее в мире, это лучше радости.
…боюсь, что Италия встанет опять передо мною «прибежищем» и единственной надеждой. Это страшно, потому что убаюкивает. ‹…› …я понял всю глубину и пользу такого странствования, но одиночество мне многое и раскрыло, многое я в себе понял в первый раз. Мое путешествие было отчасти бегство, бегство от узла всяких сложностей в Москве.
На сон грядущий, возьму себе за правило читать часа 1½ про всяких Piero и Giorgione…
Читаю много, можно сказать все время, кроме сна, читаю. Читаю за чаем и обедом, в трамвае, мой отдых – чтение, лежа…
Мое самое заветное желание найти «alter ego», меня бы понявшего в корень и полюбившего; мне недостает зеркала, а потому я себя и не вижу; все-таки единственные друзья мои на свете – книги, о них надо бы и написать, посвятить им оду. Без них – жизнь была бы пуста и суха и жестка, как жестянка.
Я, пожалуй, счастлив в одном отношении: я никогда не скучаю, когда в одиночестве, потому что всегда «занят»; скучаю только с другими.
[Записано по-немецки; перевод: ] И снова тот же вопрос: «Что же я собой представляю?» Как я теперь вижу, я – очень сложная смесь черт матери и отца. Моей матери я обязан всем, что в моей натуре иррационально, поэтично и мистично. Моя мать, безусловно, умная женщина, одаренная – к счастью или к несчастью – некоторыми особенностями, говоря в общем смысле – к полному самозабвению. Вся ее жизнь в нас (детях) и в воспоминании об умершем брате. Ее отец, как и ее братья, были вполне одарены талантами (живопись), и в ее понимании это было нечто выдающееся. Моей матери я обязан также многими своими недостатками – слабоволием, особой замечательной логикой и т. д. Мой отец, как и его родственники, умные, сильные, но грубые крестьяне-купцы. Все мои внутренние борения – от этой отцовской силы. Но грубость, моя замкнутость и невозможность быть вполне откровенным унаследованы ныне от отца. Я полагаю, что материнские свойства во мне перевешивают. Возможно, в этом заключены также вечные внутренние противоречия во мне, мои «две души» – в этом большое отличие от детерминизма матери и отца. Все это так, и, тем не менее, я есть я – ни отец, ни мать. В общем мой характер мне совсем не нравится. Я по характеру фаталист. Судьба и внешние обстоятельства играют в моей внутренней жизни огромную роль. Моя кончина должна быть совершенно трагической. Я не могу далее следовать по жизни по общепринятым правилам. Кем я буду? Этого я не знаю, все зависит от моей трагической судьбы. В лучшем случае я стану очень плохим профессором физики. В худшем же, если к внутренней катастрофе присоединится внешняя, я стану бродягой или монахом (последнее вероятнее всего, это лучший способ ухода из мира и, кроме того, ведь я безусловно склонен к религии. Это я точно знаю, и я в прямом смысле, а не просто эстетически «православный»). Наконец, третья возможность – что вся моя жизнь останется столь же неопределенной, как и сейчас смесь плохого физика и плохого эстета.
[Записано по-итальянски; перевод: ] Думаю даже всерьез о смерти как об истинном выходе из положения.