Спал на сырой земле, обосрала лошадь.
Во мраке сосен и елок ‹…› вдруг раздался залп. Острый, сухой. Так резанул мозг и слух. Словно неожиданно свалился в бездну. До того это было inaspettato[88]. Все сразу струсили – и люди, и лошади. Лошади рванули; люди побежали в сторону. Меня свалило повозкой, я выронил винтовку, фуражку потерял. Люди, лошади, повозки бежали по мне, а сзади трещали винтовки. Поднялся и задал стрекача. Около меня один упал – кажется, убит; другого ранило в висок, третьего в ногу, убита лошадь. Меня спасла, кажется, только повозка, вовремя своротившая меня. О чем я думал, когда бежал, без оружия, очумев. Немножко о смерти. Так вот она, так просто и скоро. ‹…› Впрочем, при всем ужасе было и смешно, я могу оставаться ein bis[s]chen[89] объективным в самых ужасных моментах. Смотрел на себя à vol d’ oiseau[90] и посмеивался: «Ну, и стрекача же ты, брат, задаешь». Через минуту я опомнился, сошлось человек 10 в лесу…
Иногда в халупе над постелью часть стены выклеена обоями. В одной халупе на этих обоях «вся Москва» – Кремль, извозчики, трамваи. Помечтал.
Дым, смешиваясь с туманом, зловещим покровом расстилался над селом, иногда выползали и огненные языки. Было жутко. Улеглись в сенном сарае ‹…› Не успели забыться – ружейный выстрел. Жуть ночи, близость разъездов и просонье – и опять тревога, и почти ужас. ‹…› Кругом пленные, раненые. Зловеще пылают костры. Хаты опустели – впечатление, словно от картины Греко «Толедо».
Немой ужас. Спал в офицерской квартире, около телефона.
Прочитал, что в немецкой армии убит профессор Бедекер из Jena’ы. Ну, вот оно началось. В бестелесную «зеркальность» науки sine ira[91] ворвалась война. Мечта разбита.
…размечтаешься о Москве. Спокойный старый диван, scrivania[92], у которой знаком каждый ящик и выгиб, шкаф с «физикой», красный кожаный корешок Gauss’а, пергамент Boyle’я, Baltimore Lectures, в углу спряталась Джоконда. (Нет, для этого стихи нужны.) Над диваном классически недвижна scuola [di] Atene[93]. Тепло, спокойно.
Хорошо бы сейчас забыть обо всем – думать только о прошлом.
…на соломе спать довольно грустно. ‹…› По-прежнему картошка с салом, чай и дремание под деревом.
Спали до 7, до обеда валялся на лугу, читал старый № Исторического Вестника, кто-то взял его в библиотеке холмской казармы. Приятно держать и читать книгу, снова человеком делаешься!
Слава Богу, в голове начинают шевелиться мысли о физике, фотохимии etc.
…я очень часто вижу «эстетические» сны, то посещаю картинные галереи, то обсуждаю планы декорировки какого-то дворца.
…глину размыло страшно. Идти почти невозможно, вот бы Данте в какой-нибудь круг поместить такой трэк для грешников. ‹…› …приходилось было спать на мокрой, промозглой земле… ‹…› Ночью натащили соломы, спать расположились под повозкой. Ночь теплая, и спать было хорошо. ‹…› …как просто, красиво и erwartungsvoll[95] было мое прошлогоднее внедрение в Италию. С Rucksach’ом[96] на спине, в котором лежал шоколад и белье, да Moeller van den Bruck, спустился я со сказочной серебряно-голубой Maloj’и с могилой Сегантини в зеленые равнины Италии. Почти с восторгом переступал я границу буржуазно-отельной Швейцарии и таинственно-святой Италии. Какой мир был на душе, почти плакал от радости.
Спалось хорошо, потому что снаружи было ненастно, дождливо, а под шинелью и тепло, и «почти дома». Под одеялом, закрывшись с головой, всегда чувствуешь себя с самим собою.
Дрых под шинелью часов 10, до 8 ч. утра. Сны самые противные, военные, батареи, наводки etc.
Природа занимается опровержением военного солипсизма.
Идем темным печальным осенним лесом. На ветвях пышная, мрачная, траурная одежда. Последние минуты лета. Маслята, поганки, белянки, рыжики, как первые признаки тления, появились на свежем трупе природы. Ни одному опенку, ни одной сыроежке нет дела до войны. В темных закоулках листвы скапливается дождь и холодным противным душем окачивает всякого дерзнувшего продраться в лесных недрах. В лесу сыро, мрачно, жутко – похоронно. Но вдруг облака рассеялись, блеснуло солнце, листва просвечивает изумрудом, капли блестят бриллиантами, лес смотрит уютно, хотя пахнет осенью и смертью. Небу, лесу, всей природе все равно до бесовни людей (даже не людей, а армейцев). Какой уж тут солипсизм…
90
По прямой линии (
94
«Вы вновь со мной, туманные виденья, / Мне в юности мелькнувшие давно… / Вас удержу ль во власти вдохновенья?» – начало поэмы И. В. Гете «Фауст», пер. с нем. Н. А. Холодковского.