Вслед за ней он заскочил в какой-то дом и помчался вверх по мраморной лестнице. Она заскочила в квартиру и попыталась спешно запереть дверь, но он с разбегу снес эту несущественную преграду.
И вот они в замкнутом пространстве.
— Больше не сбежишь, зайчонок, — скалится он.
Она настороженно пятится от него по комнате, натыкается на столик, вслепую пытается нащупать хоть что-то, что отсрочит неизбежный финал их погони. Он с легкостью уклоняется от летящего в его сторону пресс-папье, не переставая глядеть на нее. Она делает отчаянную попытку убежать в соседнюю комнату, но он настигает ее, хватает за волосы и опрокидывает лицом в шелковое покрывало кровати. Она вырывается, кричит, пытается сбросить его. Но это все уже не важно — она в его руках. Он лишь сильнее вжимает левой рукой ее голову в покрывало, чтобы заглушить крики и срывает плащ. Его приветствует причудливая деталь платья — серебряная змея, пригретая на обнаженной спине. Правой рукой он властно оглаживает оголенную кожу, пробирается под кружево платья и скользит далее по груди, пока не сжимает сосок. Она вскрикивает, но уже не так строптиво. Он слышит в этом возгласе нотки удовольствия, а потому тянется губами к ее уху, почти ложится на нее, дав прочувствовать вес его тела. И тихо шепчет:
— Попалась!
Она снова пытается его сбросить, брыкается, но от этого лишь рвется тонкое кружево, а его рука теперь свободно перемещается с груди на живот и ниже, меж ее ног, которые она плотно сжимает. Его пальцы настойчиво скользят глубже, погружаясь во влажный жар. И она не может сдержать тягучий стон. Волна удовольствия заставляет ее изгибаться и плотно прижаться ягодицами к нему.
— Нравится? — снова шепчет он ей на ухо, не прекращая творить волшебство умелыми пальцами.
— Да… — стонет она в ответ, продолжая прогибаться в пояснице.
— Тогда задери платье. Только медленно, — он ни на секунду не собирается выпускать ее из капкана своих рук. Она повинуется, и ткань с легким шорохом скользит вверх, обнажая бедра и ягодицы. — Хорошая девочка. А теперь расстегни мои брюки.
Ей неудобно, она делает это вслепую, протянув руки себе за спину. Но его пальцы, танцующие на клиторе, отлично мотивируют ее.
Ему не нужно просить о чем-то еще — страсть ведет ее в правильном направлении, а потому разделавшись с брюками она не останавливается, и ее теплая ладонь проскальзывает в его белье. Ее прикосновение одновременно нежное и крепкое, и это окунает его с головой в океан удовольствия. Он растворяет в этом моменте, перестает существовать…
— А ну, слез с нее, ублюдок! — вопль раненного кабана и медвежья хватка на плечах, а затем — его грубо отшвыривают к стене. Он видит лорда-лесоруба нависающего над кроватью, в руке которого опасно поблескивает топор. — Ах ты, лживая стерва! — рычит он, глядя налитыми кровью глазищами на свою возлюбленную.
— Нет, любовь моя, ты все не так понял… — лепечет она, пытаясь отползти на другой край кровати.
— Ты должна была заманить его в наше логово, чтобы мы развлеклись, лишь слегка отступив от сценария. А это ни хрена не слегка! Я так и знал, что ты не спроста его предложила, — он схватил ее за лодыжку и грубо подтащил ближе к себе. — Как ты там говорила? «Всем плевать на него»? «Никто не будет его искать»? «У него нет близких, чтобы оплакать, никому нет до него дела»? — он поднял ее, ухватив за горло.
— Милый, послушай… — сдавленно просипела она.
— Молчи, тварь! — он с размаху залепил ей пощечину, сильную настолько, что она снова упала на кровать. — Я чувствовал, что ты хочешь покувыркаться с ним. Тебе мало меня? Не соответствую твоим высочайшим стандартам? Я совсем ничего не значу для тебя? — ревел раненным зверем огромный мужик. Его сила, рост, положение в обществе не спасли от вероломства любви. — Ты хоть что-то чувствуешь ко мне? Что творится у тебя внутри? — и тяжелый топор с размаху опустился на женскую грудную клетку.
Она приняла его ярость покорно, лишь тихо охнула от силы удара. Словно хотела быть наказанной тем, к кому так необъяснимо привязалась и так предсказуемо предала. Мужчина не ее мечты, но ее жизни рубил и рубил, проламывая ребра, разбрызгивая горячую кровь, погружаясь все глубже во внутренний мир своей возлюбленной. Отбросив более ненужный топор, дровосек погрузил руки в живое, трепещущее нутро.
Он потрошил ее с одержимостью отвергнутого человека, несокрушимого снаружи, но раненного в самый беззащитный уголок робкой души. Мы прячем этот уголок, защищаем как умеем, даже утверждаем, что его не существует в принципе. Но однажды, сквозь крохотные изъяны этой защиты гибкой змеей пробирается человек, что обретает над нами поистине магическую власть. Мы говорим, что наш возлюбленный подобрал ключ к нашей душе. Но это романтический бред. Ведь на самом деле это рейдерский захват особо охраняемой территории. И все прекрасно, пока милый уж не превращается в королевскую кобру, что выжигает своим ядом наше нежное нутро.
— Желудок, легкие, печень… — ручищи, по локоть заляпанные в крови, выворачивали душу все еще живой женщины. — Не то… Где же?.. Где же оно? — сбивчиво бормотал громила, пытаясь что-то найти. — Нет, снова не то. Где твое сердце, цветочек? Где оно? Почему его нет? — Мужлан начал заливаться слезами в тщетных попытках найти подтверждение всем клятвам, которыми она так убедительно сыпала. — Почему ты так бессердечна, цветочек? Я не верю, это не может быть правдой!
И сокрушенный атлант взвыл, затягиваемый в черную дыру безутешного горя, где можно только рыдать, рвать на себе волосы и проклинать всех богов. А еще — сжимать в медвежьих объятьях убитую тобой женщину. Такую любимую. И такую бездушную.
Разбитая, сломленная, она все это время глядела только на него, своего старого друга, и наконец тихо прошептала:
— Помоги мне, Драко.
Он в ступоре сидел, зажавшись в угол. Он почти был готов сорваться с места, чтобы защитить ее. Но не стал. Потому что такова их расплата — всех бесчеловечных, немилосердных, безразличных к чужим жизнями. И тех, кто провел черту между своей семьей и всеми остальными. Тех, кто помог себе, а не ближнему. Их судьба — быть выпотрошенными, в попытках найти сердце и душу, подвергнуться детальному анализу и осуждению. И никто не придет на помощь. Такова их кара за решения, которые принимали не они.
***
Драко проснулся опустошенным. Его не удивило, что он лежит в водах пруда. Спокойная вода бережно держала его на поверхности.
Он бежал из Мэнора от этих кошмаров. Но они пробрались сюда, в его новую жизнь. Видимо, он будет носить их в себе до самой смерти. И сейчас, глядя на бескрайнее звездное небо, Драко пришел к выводу, что именно кошмары подтверждают — у него все еще есть сердце и совесть. Однако, это не переубедит тех, кто желал ему сдохнуть в муках, как и их родные. Он никогда не искупит зло, причинённое его семьей и его окружением. Это была суровая правда — некоторые деяния непростительны, их последствия нельзя исправить. Многие, почти не скрывая, ждали, что в порыве раскаяния гаденыш Малфой совершит торжественное самоубийство. Другие язвительно замечали, что трус на такое не способен. Драко и правда всерьез рассматривал этот вариант. Но после долгих размышлений пришел к выводу, что самоубийство — самый легкий выход. В мучениях или же просто тихо заснув — ты сбегаешь от проблем и непростых решений в пустое призрачное ничто. Что это, как не трусость?
Продолжать жить — вот акт наивысшей храбрости. Под гнетом пожизненного осуждения и недоверия пытаться сделать мир хоть немного лучше, ведь некоторое зло вечно и нет такого Избранного, что его победит. Кто-то прямо сейчас голодает, кто-то — узнает смертельный диагноз. А кто-то хочет утопиться, потому что страдает от отсутствия любви и поддержки… Наш мир так сложен и многогранен, что любая мелочь может сделать его чуточку лучше. И разве не из этих маленьких кирпичиков строится дорога человечества в будущее, которое не обязательно будет светлым, но уж точно менее мрачным, чем настоящее?