- О, любимый мой, о, мой сладкий! Как я соскучилась по тебе! Ты такой дурачок, такой бешеный и ревнивый, что я не могу избавиться от тебя. Ведь мужики не понимают, что, чем больше даешь чужому, тем больше хочется дать родному, близкому человеку. Так? Да?
- Это ты откуда голос подала, шлюшка?
- А то ты забыл?
- Постой, постой. Твой душ рядом?
- Ну, конечно.
90
Алексей Федорович, вы единственный человек, который может утихомирить дикие страсти острова. Вы тот, кого ждала Россия-остров, вы совершенно непонятны, вы никем не узнаваемы, вы полностью аполитичны, и вы уже ничего не хотите. Не так ли, дорогой философ Алексей Федорович? Лосев молчал. Что ему наши забавы, наши игры! Он по-настоящему велик, хотя я для него Бог.
- Вы, Скалигер, мальчишка! Бессовестник! Вы забрались в такую мозговую хлябь и теперь просите помощи. Ну, положим, я помогу. А что вы будете делать с этим пространством, на которое по своей несмышлености набрели и на котором насажали своих фантомов? Ведь это не шутки. Вам правильно сказал Омар Ограмович, хоть он теперь и ослеп, что вы найдете здесь свой конец, что вам надо принимать решение: уходить или не уходить с этого острова?
- А что вы посоветуете?
- Оставьте все Терентию. Он - мужик. Это он создал "Отделение No 6" и всех туда загоняет, как зверей. И правильно делает. Нельзя, чтобы на таком пространстве предавались анархизму, галлюцинациям и вечному празднеству мысли.
Пожалуй, я уйду с острова. Мне не жаль. Он всех моих фантомов переловит, и вас в том числе, и засунет в клетку, и с Аграфеной будет огурцы солить и мясо жрать. Не для того я выполз из матери, чтобы свое кровное отдавать, мы с ним еще встретимся и решим эти вопросы.
- Вы что, не понимаете, что станет с этим пространством? Сейчас - хаос, но он продуцирован мной, одним, а потом будет знаете что - колья и клетки Терентия. Едрена вошь, как он выражается. Русский народ нельзя допускать до власти никогда. Он все перепохабит, все переломает, увлечется идеей и всех за собой поведет, да так далеко, что обратной дороги не сыщешь. Просто ему периодически надо рассказывать сказки: о мире, о войне, об экологии, об НЛО, о мафии... И ему будет очень хорошо. Он будет голодать, страдать, получать мизерные деньги, но будет горд тем, что живет. Нельзя ущемлять никаких его интересов, иначе он просто набьет тебе морду и не заметит, как это сделает. А вы, Лосев, идеалист. Ваши тома мудрости заглатывают сокровенное в человеческом бытие, но не дают опереточного знания жизни. А тех, кто именно так понимает жизнь - их 90%. Не надо плевать против ветра. Вы уже видели, как наши орлы устроили дуэль. То-то.
Алексей Федорович отошел от меня. Сел на пенек. И загорюнился.
- Я, может быть, и не все так реалистично понимаю, но чувствую надвигающуюся катастрофу. Уничтожится интеллектуальный оазис, я имею в виду наш остров. В нем, только в нем, скрыты потенции мысли всей планеты.
- А что мне до планеты? Мои галлюцинации водили меня по Франции, Германии, Австралии и прочим странам. И что там? То же самое барахло. Много людей топчет свет, Все хотят уюта, богатства, любви, уважения. Но многие из них не люди, а фантомы, не мои, предыдущих, подобных мне. Они остались без руководителя. Он бросил их. Так бросил всех Христос. Ему надо было уничтожить созданные им фантомные образования и остались бы только те, кто мог бы ответить за его божественные притязания. Он попытался это сделать. Да что толку. А Россия - вредная страна. Никто ее не любит, никто за нее не страдает, никто за нее не примет смерти. Вот объяви сейчас всенародно: кто хочет отдать свою жизнь за Россию, и она будет дальше процветать. Я думаю найдется один, да и тот с головой набитой горохом.
Лосеву надоело слушать мои измышления, и он заснул на пеньке, подвернув коленки. Эх, старичок. Прощай, старичок.
Вот так всегда: посочувствуют, нечто почувствуют, а потом - дрых в летаргический сон, как Гоголь. Поди теперь догадайся, что хотел сказать этот долгоносик, когда все твердил - "Лестница, лестница". Другой радетель за Отечество - совсем из дому убег, не говоря уж об остальных. Были два парня, которые жили весело, играючи, как и следует жить на Руси - это Пушкин да Лермонтов. А все остальные - статисты. Не люблю Синявского, а, в основном, прав старик. Все - пустота. И в Пушкине - пустота, и в Лермонтове -пустота, и в России - пустота.
Затосковал я. Затосковал по своим родителям. По отцу, по матери. То были, и казалось, как сказала Лиза, рядом, а теперь опять обман. Где же вы? Видите ли вы меня? Понимаете ли вы, что ваш сын сошел с ума? И говорит неведомо с кем и неведомо о чем. Дайте хоть знак какой, может, я смогу хоть немного отвлечься от тяжелых и больных мыслей, которые изъели мой мозг и мою ладонь. Как больно, когда тебя никто не слышит!
- Не жалуйся, сынок, - ответила мне мама.
- Милая, родная моя! - я кинулся к ней в объятия. И не смог ее обнять.
- Не надо этого делать, ладно.
Я согласно закивал головой.
- Мы смотрим за тобой. Ты носишься по свету с какими-то странными личностями. И брата убил. А что он сделал тебе? И соседку. И глаза учителю выколол. И сейчас скрылся от врачей в какую-то глушь. И кошку изнасиловал. Ты больше не сможешь так долго быть здесь. Ты много натворил безнравственного, ложного, гадкого. Я понимаю, что это от безумия, которым ты заразился после нашей смерти. Ты возомнил, не без воздействия своего трактата о слове и Омара Ограмовича, что ты великий человек. И твой мозг лишился определенных границ, которые позволяют ему жить в этом мире. Но это не так. Я не могла забеременеть, и мне он помог, чисто хирургически. Ты от семени отца.
- А где отец?
- Сейчас он появится. Он зашел в магазин купить тебе что-нибудь поесть. Ты же не ешь уже более года.
- Я не понял!
- Ты лежишь в палате шестой, где лежат все пациенты, подобные тебе.
- Вы не умерли?
- С чего ты взял? Мы живы и здоровы. Мы работаем. Отец вот продает газеты по вечерам. И неплохо зарабатывает. А я получаю хорошую пенсию. Нам хватает, чтобы и жить, и платить за тебя.
- Я что - в клинике?
- Я бы не стала так говорить. Ты на острове. Там, где все такие, как ты.
- Я прокаженный?..
- Да...
Я разрыдался. Значит, все, что я думал, все, чем жил, о чем размышлял, по чему тосковал, - это лишь плоды прокаженного сознания.
- А как же Россия?
- С ней все в порядке.
Пришел отец, запыхавшийся, старый, усталый. В руке у него была авоська, набитая фруктами и из нее торчал батон хлеба с отрубями.
- Ты ведь так любишь, сынок?
- Отец, ты не обманываешь меня, ты жив?
- Мама тебе говорила? Я не знаю, как ответить на этот вопрос.
- Ответь мне, отец! Ответь.
- Сейчас, сейчас, дай передохнуть...
Он сел на стул, предварительно скинув плащ, достал коробок спичек, сигареты и закурил. Он жалостливо смотрел на меня. И в то же время я помню, как он тогда еще, когда хоронили, пытался что-то сказать. Такое же выражение было у него и сейчас.
Я протянул руку в лайковой перчатке к его сигарете. Он помог снять мне перчатку и я увидел окровавленный, залитый гноем кусок мяса.
- Это все, сынок! Ты меня понимаешь?
Он подошел ко мне, поцеловал. И быстро вылил на меня целую бутылку бензина. Коробок вспыхнул, как факел. Одеяло, простыня, моя одежда и он слились в одном неудержимом огне.
- Уходим. Уходим, милый мой, отсюда. Навсегда. От всех.
Охваченные кольцом бушующего пламени, мы блаженствовали. Я чувствовал, как в нем прыгали Грета, Анела, Лиза, Флора, Ликанац, Куринога и многие-многие сотворенные мной персонажи больного мозга.
Один Омар Ограмович стоял посреди дымного пространства без глаз и протягивал слепо руки туда, где должна была, по его мнению, располагаться прекрасная, но ушедшая страна. А может, остров? Ведь французы были не дураки, коль писали именно так?
- Мамочка, милая моя, живи и не возвращайся к нам. Мы -безумные.