— Да… это тебе не клетка, — растерянно пробормотал академик. — Это нечто более интересное…
Внезапно на куполе амфитеатра возникли замысловатые значки и линии.
— Ага! — с удовлетворением заметил Пётр Михайлович. — С нами, кажется, пожелали объясниться. Нам предлагают какую-то математическую формулу или уравнение.
— Ну, не ударьте лицом в грязь, — взмолился я. — Предложите им что-нибудь посложнее, чтобы и они призадумались.
Самойлов быстро включил проектор, и, подчиняясь его команде, электронный луч написал сложнейшее уравнение.
В ответ замелькали целые вереницы новых знаков, таких же непонятных, как и предыдущие.
— Такие приёмы объяснений ни к чему не приведут, — в раздумье сказал Пётр Михайлович. — Ни мы их, ни они нас не поймут…
Стой-ка!… Напишем им лучше нашу азбуку.
И электронный луч принялся выписывать на экране алфавит геовосточного языка *. Академик отчётливым громким голосом (у него был звучный баритон) называл каждую букву.
На куполе тоже сменились значки. Они стали несколько упорядоченнее. Очевидно, это была их азбука. Ничего себе! Букв не менее сотни — в два раза больше, чем в нашей азбуке. Вот тебе и «туземцы»! Вероятно, их язык был несравненно богаче и сложнее геовосточного.
Значки «туземной» азбуки поочередно вспыхивали, выделяясь среди остальных, и громкий, звенящий голос, очевидно, механический, отчётливо произносил звуки. Похоже было, что мы сидим за школьными партами и учимся читать по складам.
Затем купол померк, стёрлись и лица сидевших в амфитеатре людей, зато явственно проступили очертания знакомой обстановки астролёта. Мы снова остались вдвоём в салоне, и родные стены сомкнулись вокруг нас.
Включили экраны. Однако нас встретила непроглядная тьма. Где же амфитеатр и существа?
Время тянулось нестерпимо долго. О нас точно забыли. Нельзя было даже определить, движется ли наша тюрьма или повисла неподвижно в пространстве.
Вдруг мы ощутили лёгкий толчок, будто «Урания» с чем-то столкнулась. Вслед за тем в экраны полился ласковый солнечный свет. Мы остолбенели: оказывается, «Урания» была уже на поверхности планеты, а спутник-диск, медленно смыкая створки «колыбели», в которой незадолго до этого покоился наш астролёт, по спирали уходил ввысь, на прежнюю орбиту движения вокруг планеты.
Астролёт находился на огромной пустынной равнине. Она была поразительно ровная и гладкая, точно зеркало. Отполированная поверхность тускло отражала лучи солнца. Ясно, что это было искусственное поле, вероятно, космодром. Но почему не видно служебных и стартовых сооружений, эстакад, мачт радиотелескопов и локаторов? И вообще, как это нас не побоялись оставить одних?
Чужое небо — нежно-фиолетовое, неправдоподобно глубокое и чистое — вызвало в моей душе целую бурю. Сами посудите: десятки лет мы ничего не видели, кроме мрачной чёрной сферы. И вдруг это ласковое, почти земное небо, удивительно напоминающее родину.
Мы открыли заслоны всех иллюминаторов и, прильнув к стёклам, жадно всматривались вдаль. Искусственная равнина уходила за горизонт, который здесь был чуть ближе, чем на Земле: вероятно, размеры планеты были несколько меньше земных. Далеко-далеко, там, где небо сходилось с «землей», неясно мерещились какие-то деревья, вернее, их причудливые кроны. Возможно., это был лес?…
— Надо начинать разведку, — скупал Петр Михайлович. — Хотя состав атмосферы благоприятен для жизни, но, кто его знает, может быть, в нём имеется какой-нибудь ядовитый для нас газ. Выпустим вначале зверюгу.
И академик отправился в анабиозное отделение, где в специальных сосудах «грезили» в анабиозе кролики, мыши и даже шимпанзе. Через полчаса он «оживил» наш зоопарк, подкормил пару мышей, соблюдая все меры биологической защиты, выпустил их на волю.
Мыши побегали-побегали, потом остановились. Их, очевидно, смущала полированная «почва». Одна из них подняла мордочку вверх и деловито понюхала воздух.
«Сейчас лапки кверху и конец…», — подумал я.
Но мышь, как ни в чём не бывало, побежала под корабль.
Потом мы выпустили кролика и, наконец, шимпанзе.
— Вот кому должны по праву принадлежать лавры первооткрывателей планеты Икс, — пошутил Петр Михайлович. — Они первыми вступили на её почву, а не мы.
Обезьяна, жадно нюхавшая воздух, вдруг опрометью бросилась к входному люку астролёта и, жалобно крича, стала царапаться, словно просила впустить обратно. В ее голосе звучал страх.